Оксана Демченко - Копье Вагузи [Litres, СИ]

Но – тут Ларна вздрогнул – узор был живой… Сразу стало понятно, не зря копилось ощущение беды, не пустое оно! Весь ужин у шаара – ловушка, и выбраться из неё…

Вышитая намёткой крышка приоткрылась сама собой, комнату словно туман наполнил… в нём утонуло всё. Почти мгновенно. Но Ларна ещё успел расслышать удаляющиеся, гаснущие в тумане слова шаара:

– Этого вышвырнуть на улицу, девку доставить в замок. Снотворное ей дали крепкое?

Ответ утонул в серости тумана. Удушающего, тусклого, стискивающего болью. Словно процеживающего душу через плотную ткань… Или затягивающего в вязкое и окончательное ничто.

Красота севера поразила меня в самое сердце. Всё же юг, тут Ларна прав, не наша земля. Мне было интересно любоваться Арагжей, как диковиной. Яркой, притягательной – чуждой… Край ар-Карса иной. Он сразу показался знакомым с детства, словно здесь тоже есть опушка Безвременного леса, словно рядом живут Кимочкины сказки. И закат только добавил радости.

Я шла, задирая голову и улыбалась. Здравствуй, тётка туча! Я много раз тебя пробовала вышивать, родная моя. Я помню тебя до последней складочки лиловой нахмуренности… Закат ты всегда любила, ты наползала на него, грудью давила день и осаживала его яркость, размачивала, смягчала. Было алым – сделалось густо-брусничным. Было золотым – вылиняло до старой бронзы… И всё небушко – узорное, и всё перетекает из оттенка в оттенок, слоится и играет, цветет и распадается, чтобы снова возникнуть, иным, изменившимся.

Почему под такой замечательной тучей, на раннем тихом закате, Ларна ходил мрачный, ну прямо предгрозовой – не понимаю… Я молчала, не перечила. Что ещё я могу? Он взялся оберегать меня. А я не освоила даже уроков с палкой. Вчера вон, так ловко пристроила себе шишку на локоть – искрами из глаз хоть жаровню растапливай! Ларна, добрая душа, и тогда пожалел, умнеть посоветовал с подначкой и без злости: предложил эти кривые руки оторвать и подождать, вдруг вырастут новые? Я рассердилась, перестала всхлипывать – чего ему надо было. Теперь и того лучше сделал. Дал выбрать платье. В жизни ни разу не выбирала и не примеряла ничего нарядного! Оказывается, это весело, прямо до головокружения. И в горле комок тёплый. Он балует меня. Он дарит мне подарки. Приятно…

Было. Только вдруг он лишил меня всех подарков и оставил страдать и умнеть в пустой комнате трактира. Платье тебе куплено? Как бы не так! Задним умом я крепка. Как осталась одна, почти сразу сообразила: он всем дал рассмотреть меня в ярком, чтобы только платье и запомнили, если кто следил за нами. Он полагал – следили… И потащил на ужин какую-то грубую девицу-молчунью, подкупленную уверениями, что мое платье, так сладко и весело выбранное, останется ей, насовсем…

Ох, я даже поплакала чуть-чуть. Комок в горле, невесть что возомнила. Он бережёт меня… Ему лет в два раза больше, чем мне! Сам так сказал. А я вот – позабыла.

Слезы высохли быстро. Я посидела, думая о вырезке бигля и чувствуя себя голодной и сердитой. Потом сообразила: ведь он оставил меня тут, потому что полагал ужин опасным. А я дуюсь и глупостями голову забиваю. Надо исполнять то, что велел. Выбираться тихонько из трактира и бежать в порт. Хотя… Почему в порт? И тем более сразу? Потому что мне страшно.

Я ещё подумала. Особняк шаара вон он – кажет высокую острую крышу, норовит проткнуть небо шпилем, увенчанным указателем ветра. Указатель тот вырезан из медного листа в форме кошки с гнутой спиной. Вот пойду и гляну, что напугало эту кошку. Или она, злодейка, ловит солнечного мышонка? Хорошую Ларна сплёл сказку. Я ведь вижу: не пересказал, зевая и повторяя чужие слова. Именно сплёл, душу вложил и своими глазами рассмотрел всю историю. Это и делает сказку живой, настоящей.

Перед особняком шаара было темно, кусты да деревья прятали его от улицы. Хорошо в кожаных штанах и морской толстой куртке! Тепло, удобно. В платье я бы постояла, повздыхала и поплелась в порт, вздрагивая при каждом шорохе. В штанах я иначе сделала. Пролезла через заросли кустов, протиснулась меж прутьев забора, поставленных редко, годных оберегать дом лишь от самых толстых воров.

Под деревьями тень ночи лежала густо, я окунулась в неё, страх свой будто размочила. Ощутила уверенность, словно я сто раз уже лазала в чужие сады. У парадного крыльца мялись и клокотали три страфа. Люди с оружием перекликались, слуги сновали в подсобы и на кухню. Я поползла от них в сторонку, вдоль тёмных окон. Да, поползла, а что? Так не страшно. Так я ощущаю себя невидимкой.

В первом освещённом окне я приметила чужих людей. Писарей, полагаю. Не рассматривала, зачем они мне нужны? Во втором окне, за которым горел свет, удалось разглядеть Ларну. Я возгордилась собой. Ловкая я, вот дальше проползу и украду кусок биглятины с подноса. А то живот бурчит столь яростно – того и гляди, расслышат звук из самого порта.

Ларна сидел, настороженно щурился и беседовал с каким-то гнильцом. Рослым, не молодым, морда надменная. Сразу видать: шаар или его первейший хвостотёр. Собою красуется, голову задирает, руку то и дело кладёт на рукоять ножа. Перед Ларной себя показывает. Мужские танцы, кто кого застращает. Дурак! Нашёл, перед кем пыжиться. Да Ларна его съел одним взглядом, сразу. Игру не поддержал, сидит скучает, прихлебывая питье, и ждёт, когда этот пегий страф сообразит, что его место в стае – последнее с хвоста.

В общем, нервничала я страшно и всё ждала: когда начнется этот их ужин, чтобы он поскорее закончился. Да ещё палка Вузи… За корни кустов цепляется, норовит то стукнуть, то бронзовым шариком звякнуть. Сплошная морока.

Наконец, гнилец кивнул – мол, согласен, изволю разрешить! Подвинул капитану тросн. Ну, это и я поняла: нам здесь не рады, помогать ничуть не желают. Подпиши и уходи… Ларна так и хотел сделать. Но хозяин дома – я довольно быстро сообразила, это и есть сам шаар – ткнул пальцем в какой-то ларчик. Ларна шевельнул бровью и стал безразлично открывать крышку. Глянул внутрь… И тут на меня накатило!

Ох и страшная вещица! Как я прежде её не опознала? Увлеклась своей лихостью, игрой в воришку… Ларец был весь – обман и ловушка. Он был двойной. Внутри обычного – вышивка. Сплошная изнанка… Гнилая, наихудшая, вся из белых ниток. Из ненависти сплошной, неразборчивой и холодной. Эта ненависть полагала всех ничтожествами. Страфьим клювом впивалась в душу и вырывала её единым клевком – в канву. Чтобы питаться добытым и силу свою не растерять. Я чуть не крикнула. Но палка очередной раз выскользнула из пальцев и пребольно подвернулась под колено.