Софья Ролдугина - Змиев Угол

Когда Влади вернулся с матерью из больницы, ему уже ничего не хотелось — только лечь и уснуть.

В четырнадцать лет врачей бояться стыдно, но сегодня его напугали до чертиков. За две недели обследования на Влади никто даже не взглянул хмуро — не то, что голос повысить или, скажем, обругать за нарушение режима. И чем больше скапливалось в личном деле бумажек с результатами анализов, снимками и заключениями, тем улыбчивей становились врачи и доброжелательней — медсестры. Апельсины, шоколадки и комиксы появлялись на столике в палате будто сами по себе, а дежурная сестра, толстенькая и вечно заплаканная любительница сентиментальных романов, вечером то и дело заглядывала и спрашивала нежным голоском:

— Ничего тебе не нужно, соколик? Ты скажи, если чего надо, не стесняйся.

Мать сидела в больнице неотлучно, даже ночевала в приёмном покое. Временами она брала у врача личное дело Влади, вчитывалась в блеклые бумажки, истыканные синими штампами, и почему-то кусала губы.

Самому Влади заветную папку с заключениями никто не давал.

И от этого мурашки по спине бежали, а в голову лезли всякие дурные мысли.

А сегодня главврач позвал мать в кабинет и о чем-то проговорил с ней целых два часа. Вышла она с покрасневшими глазами, бледная, но — удивительное дело — улыбающаяся.

— Пойдем, — сказала она. — Больше нам тут делать нечего.

— Нашли, почему башка болит постоянно? — буркнул Влади. От больничной одежды, кажется, все тело чесалось. Натянуть обычные джинсы с футболкой и влезть в разношенные кеды стало уже навязчивой идеей. — Две недели продержали, ё-моё… Математичка меня убьет.

— Нашли, — материна улыбка стала шире, а глаза вдруг повлажнели. — Ничего особенного, говорят. Вегето-сосудистая дистония. Возраст такой, скоро пройдет. Если сильно болеть будет, мы тебе укол сделаем. Нам лекарство хорошее выписали, слона вылечить можно, — и она потрепала его по голове. Рука была холодной, как лед. — А насчет математики — даже и не задумывайся. Врач вообще тебе посоветовал месяц-другой отдохнуть. Хочешь, я отпуск возьму, вместе на море съездим?

Влади представил море — жара, песок, соль, духота — и башка тут же заныла.

— Нет, — он поморщился. — Обойдусь.

У ворот ждал отец с машиной. Он не улыбался, не шутил, в отличие от врачей, но почему-то без споров позволил Влади сесть на почетное переднее сиденье, которое всегда занимала мать, а радио с любимого «Ретро» по первой же просьбе переключил на «Рокс».

Доехали быстро.

Дома Влади сразу убежал в душ — отмыть ненавистный больничный запах, а потом завалился в комнату — спать. Голова опять разболелась, так что компьютер даже и включать не хотелось. И еще — тошно было от всего. Как будто самая основа мира уже раскололась, а он, Влади, еще об этом не знал.

Отец с матерью вполголоса ругались на кухне, и до комнаты иногда долетали обрывки фраз:

— …два месяца, сказали. И это в лучшем случае…

— …говорить ничего…

— …какой еще бабке? Если даже тут…

— …прав, конечно. Да, да, прости. Пусть поживет у твоей матери. Ему же там понравилось вроде, а на учебу глупо…

Влади поморщился, нашарил под подушкой наушники, заткнул уши и тихо включил музыку.

В последнее время засыпать без этого было все труднее.

К рекомендации врачей «отдохнуть в тишине» мать отнеслась со всей серьезностью. Взяла на работе отпуск, заставила и отца то же сделать и на следующий же день огорошила Влади новостью:

— Баб Ядзю помнишь? Ну, папину маму? Мы вот с Олегом посоветовались, — оглянулась на мужа, бледно улыбаясь, — и решили, что тебе полезно отдохнуть будет. А классной твоей я уже позвонила, она разрешила тебя на каникулы забрать на два месяца пораньше. Не переживай, с экзаменами мы все устроили.

У Влади, еще с нового года жившего с чудесной перспективой остаться на второй год, как камень с сердца упал. К тому же баб Яна в деревне жила, там тихо было — не то что в городе, напротив завода, где каждый день что-то грохотало над ухом.

Вещи собрали за два дня, купили билет на поезд — и поехали.

Баб Ядзина деревня называлась Змиев Угол. Почему «змиев», и дураку понятно: гадюк, ужей и медянок в округе водилось немерено. Местные к ним давно привыкли, даже самые маленькие девчонки не визжали, завидев в траве живую ленту. Ужей вообще частенько держали за домашнее зверье. Влади помнил, как он сам лет восемь назад, бывало, притаскивал в дом «охотничий трофей» и по нескольку дней пытался приручить его, подкармливая молоком и лягушками. Потом, правда, по бабкиному велению змейку приходилось отпускать — а то рассердится еще «ихний старшой».

Тогда, в детстве, эти рассказы слушать было и жутко, и сладко. Особенно зимой, у печи, в прихлёб с травяным чаем.

С тех пор много что поменялось.

К деревне проложили асфальтовую дорогу вместо прежней разбитой грунтовки. По периметру «сады» — дорогие дома в центре — обнесли железным забором. Там лаяли угрюмо цепные собаки и стояли под навесами дорогие автомобили, белели среди подстриженных хвойников обшитые сайдингом и крытые новенькой черепицей дома… Но жизни не было. Она бурлила дальше, «за краём», как говорили тутошние бабульки — среди приземистых, сказочных избушек, утопающих в плетях зеленого хмеля и одичалых кустах сирени. Обширные не огороды — огородищи размежевывались низкими заборами из серых от времени жердин, уложенных на вбитые в землю колья. По вытоптанным дорожкам прохаживались то кошки, то куры, а то и вовсе вислоухие беспородные псы с желтоватой шерстью, которых всех кликали на один лад — «киселями».

За деревней начинались высокие холмы, поросшие ельником. Местные гордо называли их «горами». Там всегда росло полно грибов, ягод, всяческих съедобных корешков и лечебных травок, но собирали их осторожно — змей остерегались. Особенно весной, когда те были спросонья злющие и гораздо более ядовитые, чем летом и осенью. Гулять молодежь ходила «на озёры» — вниз, за дорогу, к запруженному ручью — и на поле. Летом, когда трава начинала сохнуть, и буйная зелень выцветала, там было скучновато, но вот в конце апреля — сказочно.

Из-за школы Влади не бывал весной в Змиевом Углу уже лет семь.

— Баб Ядзя, мы приехали! — издалека, еще от калитки крикнул он. Мать шикнула было, но потом спохватилась, заулыбалась опять, забрала у Влади сумку с одеждой и подтолкнула его к дорожке:

— Беги, беги. Ты у нее один внучок, вот она соскучилась, наверно.

В два пополудни — и это Влади с детства помнил прекрасно — в деревне никто не обедал. Если не работали, особенно летом, в жару, то устраивали обычно тихий час. Но бабка, видно, нарочно поджидала дорогих гостей, чтобы накормить их с дороги — в гостиной, в «покое», был уже заранее накрыт стол. Когда Влади вбежал в дом, Баб Ядзя как раз заливала кипятком огромный заварочный чайник в красных маках, подаренный ей в прошлый приезд.