Юлия Остапенко - Тебе держать ответ

Мужчина всё ещё был без сознания. Адель отёрла его лоб чистой тряпицей, потрогала. Ещё горячий, но уже не так, как прежде, — жар определённо спадает. Бережно размотав повязки, пропитавшиеся кровью (ох и получит всё-таки сестра Гизелла, когда у местры Адель дойдут до этого руки!), с затаенной тревогой посмотрела на рану, зашитую толстой просмоленной нитью. Никто не знал об этом, но она волновалась — прежде ей не приходилось оперировать раненых, находящихся в настолько тяжёлом состоянии. Она опасалась, что он умрёт прямо во время операции, но гнала эти мысли прочь — и он выжил. Это уже было победой, но теперь для Адели такой победы было мало. Она хотела, чтобы он жил. Поднеся к лицу извлечённые из раны клочки корпии, она понюхала их, потом наклонилась и понюхала рану, чтобы удостовериться. Нет, наверняка она бы не поручилась — прежде случалось, что органы чувств обманывали её, подсказывая не то, что есть на самом деле, а то, чего бы ей хотелось, — но, кажется, рана была чистой. Что, конечно, не продлится долго, если у бедняги и впредь будут столь нерадивые сиделки.

Надрывный кашель из-за перегородки, отделяющей постель раненого от соседней койки, вынудил Адель поднять голову. Кашель звучал так, словно что-то внутри у больного рвалось в клочья.

— Сестра Тэсса! Вы здесь?

Маленькая, бледная, робкая сестра Тэсса шагнула из-за ширмы, наклонив голову в приветствии. Это бедное дитя была сиротой, много лет назад переданной на попечение Гвидре. Всегда тихая и незаметная, как мышка — её тут словно бы и не было, когда местра отчитывала сестру Гизеллу — а та, к слову, снова убежала, небось, довольная, что нашёлся новый повод отлучиться из лазарета. Ей было страшно здесь — Адель это знала. Хуже дурака может быть только трусливый дурак.

— Что там Галиотто?

Они называли Галиотто этого пациента, потому что он, как герой древней баллады, был гонцом и нёс послание сквозь грозы, бури и ливни, и донёс, и, подобно герою, пал замертво — только не на пороге дома, в который шёл, а на обратном пути, еле-еле успев доползти до монастыря гвидреанок и рухнув у ворот, захаркивая землю вокруг кровавой мокротой. Он успел рассказать им это, прежде чем потерял сознание, но так и не назвал своего имени — потому они и звали его Галиотто. У него было лёгочное воспаление; тепло, покой и сок рябины помогли ему, и он уже три дня кашлял без крови. Но сейчас, судя по звуку, с которым вырывался кашель из истерзанных лёгких, положение вновь ухудшилось.

Вместо ответа на заданный вопрос сестра Тэсса показала местре Адели платок с красными пятнами свежей крови. Нахмурившись, настоятельница шагнула за ширму, но прежде обернулась и подозвала сестру Нору, кормившую своего больного в дальнем конце палаты. У каждого из пациентов Скортиарской обители (или, как звала её мысленно Адель, Скортиарского госпиталя) была собственная сиделка; раненый и заштопанный протеже мэтра Хорана был поручен сестре Гизелле. По легкомыслию и тщеславной самоуверенности местры-настоятельницы, чересчур уверовавшей в свои педагогические способности, он остался без надзора, и об этом следовало позаботиться в первую очередь. Сестре Норе она доверяла больше прочих.

— Промойте рану и перевяжите. Потом найдите кого-нибудь из младших сестёр, пусть она вас заменит у постели Гифуса. Вы нужны мне здесь.

— Да, матушка, — отозвалась та и пошла выполнять приказание.

Адель повернулась к Галиотто, продолжавшему сотрясаться в сухом лающем кашле.

— Ну-ну, друг мой, успокойтесь, — негромко сказала местра, подходя и кладя руку ему на плечо. Он был в жару и бреду и не слышал её, но она знала, как действует спокойный женский голос на больных, даже если их разум закрыт от мира. Галиотто метался по постели, на его губах пузырилась розовая пена. Адель отёрла её и пощупала шею больного. Ничего хорошего: узлы набухли ещё сильнее и были на ощупь твёрдыми, как камешки.

— Сестра Тэсса, велите сестре Урсуле нагреть воды, — не оборачиваясь, сказала Адель. — И скажите, чтобы она сделала компресс.

— Тепловой компресс? При кровохарканье? Должно быть, этот человек — великий грешник, раз вы желаете ему смерти, преподобная местра.

Адель выпрямилась так резко, что у неё заныла спина. И дело было не в словах, которые были сказаны.

Дело было в том, что произнесший их голос принадлежал мужчине.

Адель из клана Джесвел была родом с острова Дордуэлл, более известного под названием Сварливый остров. Гилас и Молог отсылали туда нерождённые души самых упрямых, вспыльчивых, гневливых и вздорных смертных, чтобы, придя в мир на убогом клочке земли, они довеку грызлись между собой за него, за свои кланы, за своих хозяев и богов — когда на потеху, а когда и на устрашение всему Бертану, в зависимости от того, хватало ли у кого-то из островитян запалу добраться до материка и там показать равно и врагам своим, и друзьям, почём фунт лиха. Клан Джесвел присягнул Фосигану полвека назад, но это ничего не значило — ввиду удалённости своих владений Джесвелы ограничивали септанскую повинность отправкой припасов и снаряжений, приберегая основные силы для личных дрязг на самом Дордуэлле. Сколько Адель помнила себя, в их доме постоянно стоял крик, ор и плач, хлопали двери, билась посуда, громыхали в ярости брошенные на пол ножны, а порой звенела и сталь, хотя досточтимый лорд Нейл, отец Адели, всё же знал пределы и чаще обходился кулаками.

Адель из клана Джесвел была достойной дочерью своего рода и своего острова. И когда двадцать лет назад она юной девочкой прибыла в монастырь Милосердного Гвидре в Скортиаре, а двенадцать спустя стала его настоятельницей, её характер не изменился ни на йоту.

Зажав в кулаке тряпицу с кровавой гнойной мокротой своего подопечного, местра Адель упёрла кулаки в бока и, смерив незваного гостя взглядом с головы до пят, спросила тоном, каким обычно осведомляются у человека о преступлении, в котором его только что уличили:

— Вы больны?

Стоящий перед ней молодой мужчина приподнял бровь.

— Боюсь, что нет, преподобная местра. Я…

— Очень жаль. В таком случае, кто бы вы ни были, подите прочь и молитесь Гвидре Милосердному, чтобы простил вам грех, который вы совершили, ворвавшись в женский монастырь и осквернив его своим присутствием. Вон.

— Я не могу уйти сейчас, преподобная. Это означало бы обречь на скорую и мучительную гибель вот этого человека, — мужчина с деланным смущением указал на Галиотто, переставшего наконец кашлять и теперь шумно и сипло дышавшего у Адели за спиной.

— Вы лекарь?

— Не больше, чем вы. И знаю, без сомнения, не больше вашего о том, как лечить человека, выхаркивающего собственные лёгкие. Однако…

Женщина более уравновешенная, чем преподобная местра Адель, но обладающая её умом и опытом, именно в этот миг остановилась бы, понимая, чем может обернуться подобный разговор — ведь она понятия не имела, кто стоит перед ней. Но Адель Джесвел не умела останавливать коней на поворотах. А кроме того, она видела, что этому человеку есть что сказать по поводу Галиотто. Она готова была слушать. Это ничего ей не стоило.