Юлия Остапенко - Тебе держать ответ

Теперь за столь вовремя развёрнутую пропаганду жрецы потребуют у Эда сущей малости — выполнения своих обещаний и отмены гонений на иноземные учения. Вряд ли они подозревали, как сильно он жаждал этого сам. Конечно, придётся преодолеть немалое сопротивление; такие как Шион и Адель — не ядро веры в Бертане, и даже не её большинство. Они еретики. Эд Эфрин собирался превратить ересь в догму. Это было нужно ему, чтобы спасти их всех — и истинно верующих, и вероотступников, и людей чести, и клятвопреступников, и друзей, и врагов.

Но прежде чем это случится, он должен взять Сотелсхейм.

Адель Джесвел была в городе; она пообещала ему, что вскоре ворота будут открыты изнутри — и вот уже два месяца не могла выполнить обещанного. Записки, которые она передавала Эду через парламентёров, которыми ежедневно обменивались стороны, чтобы снова подтвердить невозможность договорённости, сообщали, что разногласия в Анклаве оказались глубже и сложнее, чем она надеялась. Местр Шион был, по сути дела, одинок в своём убеждении; его влияния хватило только на то, чтобы вовремя организовать по всему Бертану мощную сеть жреческой пропаганды. Но в Сотелсхеймском Анклаве большей частью заседали люди, назначенные самим конунгом, а потому близкие к нему. Они не без основания опасались за свою судьбу в случае его свержения и того больше были разгневаны перспективой смены догматов. Если бы не армия, стоявшая у стен города, как знать, не попал ли бы местр Шион на костёр, а с ним заодно и женщина, влившая в его уши яд, который, по мнению многих, давно следовало извести с земли Бертана. Но теперь никто не знал, чем ответит на подобный акт Адриан Эвентри, потому пока — только пока, предупреждала Адель в письме, — смутьяны были в относительной безопасности, даже находясь в самом логове врага. Наибольшее, чего она смогла добиться, — что разногласия внутри Анклава остаются неизвестны конунгу. Жрецы Гилас вообще не особенно посвящали Фосигана в свои дела и решения; в немалой степени поэтому он оказался столь уязвимым перед ними. «И это, — думал Эд, — я тоже учту, когда стану…»

Да, станет конунгом. Теперь он не мог произносить это, ни мысленно, ни вслух. Он подошёл очень близко. «Этот мир мой, — слегка улыбаясь, повторял он про себя, словно затверженное наизусть правило — так, как запоминал лекарские книги на фарийском прежде, чем выучил язык и смог понять их смысл. — И мне осталось только взять его. Только взять».

Алекзайн сказала ему это давным-давно. Он долго учился брать. Теперь он брал.

Но оставалась ещё одна проблема, решения которой он не видел. Он мог протянуть руку и взять. Но, взяв, он мог лишь раздавить латной рукавицей, оттягивавшей сейчас его руку. Эд никогда не был воином. Он в жизни своей не участвовал ни в одном сражении, хотя ни поединки, ни убийства ему не были в новинку. Он знал и огонь, и меч, он жёг и убивал. Но теперь, именно теперь он не хотел ни убивать, ни жечь. И именно оттого этим хмурым весенним утром ему было так трудно глядеть на стену, с которой смотрел на его людей и знамёна Грегор Фосиган.

Адриан Эвентри не мог взять этот город штурмом. Не потому, что Сотелсхейм неприступен. А потому, что он восходил на этот трон, чтобы спасти жизни тысяч, он обещал уменьшить потоки крови. И он не мог, сдерживая это обещание, пролить всю ту кровь, которую клялся сохранить.

А всё треклятый лорд Грегор — хотя Эд был уверен, что неплохо знает его. Он ждал, что конунг выступит ему навстречу — и гораздо раньше, чем он приблизится к Сотелсхейму. Но конунг не вышел. Он выходил лишь тогда, когда был совершенно уверен в победе — как против Одвеллов двенадцать лет тому назад, когда их почти уже раздавил Анастас. Сейчас, глядя — и не веря глазам своим, — как к Эвентри присоединяется всё больше кланов, Фосиган уверен в победе не был.

Единственное, в чём он был уверен — это в крепости стен Сотелсхейма.

Теперь, стоя под этими стенами. Эд проклинал себя и обзывал дураком — хотя до той поры почитал дураком Грегора Фосигана. Он мог хоть целый год держать Тысячебашенный в осаде — городу ничто не грозило. Сквозь него текла река, бурная, полноводная, которую не перекрыть так легко, как сделал в своё время Анастас с Силиндайлом. Пахотные поля остались за стенами и были подчинены армии захватчика; но в пределах городских стен оставались сады и фермы, примыкавшие к Нижнему Сотелсхейму. Тысячебашенный не зря прозвали дивным городом — он был страной в стране, он мог содержать и прокормить себя сам, пока пришлые захватчики волна за волной разбивались бы о его стены. Фосиган не трусил и не оттягивал контратаку по глупости, он просто спокойно сидел там, где пустил корни очень глубоко. И даже три десятка кланов, объединившись против него, не могли вырвать этих корней.

Эд был не единственным, кто это понимал. Главы кланов, которые за ним пошли, сознавали это тоже — и волновались, и ворчали, и сеяли недовольство в армии, бездельничавшей под понемногу начинавшем припекать весенним солнцем. Приближалось лето, пора Эоху; неведомо, как пойдут дела, если летний праздник Златокудрого застанет войско в безделье посреди разорённых полей. «Он обещал нам независимость, безопасность, достаток и мир, — скажут бонды себе и друг другу. — А дал лишь разруху и смуту. Пока мы здесь топчемся, в родных фьевах на нашей земле гниёт урожай. Зимой наши люди будут голодать, а мы так и будем торчать без толку у этих стен и слушать, как Фосиган смеётся над нами из-за них!»

Сотелсхейм невозможно взять. Все это знали. Эд это знал. Но тем не менее они пошли за ним, а он их повёл — туда, где тысячи людей могли сделать не больше, чем один человек.

Но один человек мог, возможно, сделать больше, чем тысяча.

Каждый день он отсылал к городу парламентёра и требовал встречи с конунгом. Каждый день парламентёр возвращался с одним и тем же ответом: никакого ответа. Великий конунг отказывается видеться и тем паче беседовать с вероломным, вздорным и глупым мальчишкой, которого поднял из нищеты и пригрел, подобно змее, на собственной груди. Эд знал, что лишь от него самого зависит, заставит ли он конунга вступить в переговоры. Понимал — и не знал, как это сделать. Он пробовал действовать через Адель, но она не имела связей в замке конунга; а кроме того, за четыре года Эд собственными руками расчистил вокруг Грегора Фосигана место, избавив его от всех, кому тот доверял и кого считал надёжным. Он расчистил место для себя. И не мог теперь его занять, потому что между ним и Фосиганом оставалось тройное кольцо стен, с более чем двадцатью башнями на каждой.

«Я загнал судьбу в ловушку и попался в эту же ловушку сам», — думал Эд Эфрин. Как и всегда. Всегда было только так.