Юлия Остапенко - Тебе держать ответ

— Что ж, развесёлый люд Сотелсхейма, ты внимал моей глотке лужёной — будь же теперь щедр и милостив к нашим молодожёнам! — провозгласил чтец. Карлица, изображавшая Лизабет, ухватила за рукав карлика-«Сальдо» и потащила его за собой. Вдвоём они обежали толпу по кругу; карлик спотыкался и мычал, хватаясь обеими руками за плечо своей «невесты», а та фыркала на него и трясла широким бубном перед лицами людей, с довольным хохотом бросавших им медь и иногда даже серебро. Когда парочка поравнялась с Эдом, он положил на бубен золотой. Карлица взвизгнула от восторга и склонилась перед Эдом в шутовском реверансе, на удивление изящном. Когда она присела, её рукав выскользнул из руки карлика, тот взвыл, нелепо взмахнул руками и повалился носом в пыль. Толпа стонала от восторга. Эд улыбнулся и, отвернувшись, стал выбираться из толпы.

Это оказалось не так-то просто — толпа у балагана карликов переходила в толчею у помоста с акробатами, а та — в давку возле ринга кулачных бойцов, где разгорячённые ставками и запахом крови люди топтали ноги соседей особенно настойчиво, добывая местечко поудобней. Справа кто-то протяжно взвыл, слева образовалась потасовка. Спереди кричали: «Держи вора!» Сзади: «Так его, так, наседай!» И жёлто-зелёные знамёна Фосиганов победно реяли над радостно буйствующей толпой.

В конце концов Эд сдался и позволил людскому течению нести его куда придётся. В итоге его отбросило к самому краю площади, почти даже и не помяв. Ощутив внезапную свободу от переставших сминать его со всех сторон тел и получив прощальный тычок под ребро, Эд облегчённо вздохнул и сделал самостоятельный шаг по мостовой. Ощущение было восхитительным. Эд оглядел себя, одёрнул помятый плащ и обнаружил, что кошелёк с пояса пропал — только болтались обрезанные завязки. Что ж, можно сказать, легко отделался, хотя идея с уличным трактиром отпала. Это в квартале Тафи его знали и всегда были готовы обслужить в долг — а здесь, в стремительно пьянеющем и теряющем самоконтроль Нижнем городе на слово никто никому не поверит, и будет совершенно прав.

Эд огляделся, пытаясь понять, где очутился и как отсюда лучше пройти к храму Тафи. Он был на самом краю площади, возле дома с наглухо закрытыми дверьми, но настежь распахнутыми окнами во втором этаже; со ставни свисал плющ почти до самой земли, и из-за окна нёсся заливистый женский смех. Народу и палаток тут было совсем немного — только одинокий торговец сластями, уже сворачивавший свой лоток, и переносной навес, под которым на тюках вокруг маленькой жаровни сидели трое женщин. Тёмная кожа и иссиня-чёрные волосы выдавали в них бродяжек-роолло, бездомное племя, которое в обычные дни гнали от городов палками, но в праздники даже для них нашлось местечко на Конунговой площади.

Эд ещё раз окинул взглядом участок, на котором стоял. Ага, вон там виднеется северная башня, значит, этот проулок выведет к рыночной площади, а там…

Эд обернулся.

Одна из женщин роолло пела. Она пела и в тот миг, когда он мельком посмотрел на них и тут же забыл; в руках у неё была лютня, и она играла, кажется, сама для себя и для двух женщин, которые сидели рядом с ней. Людей возле их палатки не было, разве что случайные зеваки проходили мимо, не останавливаясь возле бродяжек, которых продолжали чураться даже в те дни, когда сам бог солнца спускался к людям и пил и веселился со всеми и с каждым их них, как с равным. Но людям и без того сегодня хватало развлечений, а может, песни роолло им уже успели надоесть. И теперь она пела просто для себя.

Эд подошёл к навесу. Его тень упала на поющую женщину.

— Спой сначала, — сказал Эд.

Женщина смолкла и подняла голову. Две другие роолло тоже смотрели на Эда, но он не повернул к ним головы. Та, что пела, была моложе остальных, у неё были продолговатые глаза, приподнятые к вискам, странно большие на сухоньком треугольном личике с серовато-коричневой кожей. Туго заплетённые волосы блестели в закатных лучах, и блестели глаза, и губы блестели, и неожиданно тусклыми на их фоне казались медные браслеты на её узких кослявых запястьях.

— Сначала? — переспросила женщина; у неё был низкий бархатистый голос с едва заметным акцентом, куда менее сильным, чем у большинства людей её племени. — Эту песню?

— Да, эту.

— Хочешь услышать песню — плати, — сварливо сказала её товарка. Другая, помоложе, улыбалась Эду, искоса глядя на него из-под загнутых ресниц. Эд посмотрел на неё, и она призывно качнула полной грудью. Все эти женщины были бедно одеты, и от них несло застарелым потом.

Эд оторвал взгляд от глубокого круглого выреза в рубашке женщины и снова посмотрел на певицу.

— Мне нечем заплатить, — сказал он. — Только что в толпе срезали кошелёк. А иначе бы всё выгреб до последнего гроша, слово чести.

— Нечем платить — так поди прочь, — махнула на него пожилая роолло, явно недовольная взглядами, которыми он обменялся со второй женщиной.

— Нет, тётя Лоло, я ему спою, — отозвалась певица. И улыбнулась, без призыва, без гордыни, без вызова. Так, как будто они знали друг друга давно, и у них была общая тайна.

Эд сел на землю, прямо на мостовую. Женщина пробежала пальцами по струнам и запела снова, негромко, очень чисто и очень спокойно.

— Это не ваша песня, — сказал Эд, когда она смолкла.

— Не наша, — согласилась женщина. — Я услышала её далеко отсюда, в северных землях…