Роман Комаров - Картограф [СИ]

Он замер и больше ничего не чувствовал. Атлант поправил на нем одеяло и беззвучно лег на свою койку. Буква «Мыслете» на его груди засияла и превратилась в слово «Момон». Атлант блаженно улыбался.

Настенька

Филю выписали в середине декабря. Было не понятно, отчего его так долго держат в больнице, когда для срочных больных коек не хватает. Профессора отвезли в сумасшедший дом, молчальник Пашка тихо преставился, кислотный Петрович упорно жил в палате и с удовольствием хлебал баланду в столовой. Атланта забрала жена - блеклая женщина с повадками пищевой моли. Приносили новых пациентов - раненых, обмороженных, угоревших. Филя проводил дни, мрачно уставившись в стену. Он пытался в сколах краски разглядеть черты африканских зверей и птиц. Это занимало его гораздо больше, чем человеческая возня за спиной. Его водили на процедуры, бесстыдно стаскивали штаны и кололи уколы. Он стоически терпел. В больничной жизни была одна несомненная радость - сюда, в эти казенные стены, не залетал Додон. Ни разу Филя не слышал его противный голос в своей голове.

Витя приехал, чтобы отвезти его домой. Он принес смену белья и несколько апельсинов для обитателей палаты.

- К чему эти подачки? - пробурчал Филя. - Не в коня корм. Погляди, им бы в театре Кощея играть.

- Пусть питаются. Витамины! - улыбнулся Витя. Шкет с забинтованным ухом благодарно принял апельсин и сожрал его вместе с кожурой. Яркий цитрусовый запах оживил комнату, и Филя немного воспрянул духом.

- Болит? - спросил Витя, указывая на ногу. - Помочь тебе спуститься?

- Зажило.

Рана сошлась, сукровица перестала пропитывать подштанники. Швы сняли. Кожа под чешуей нестерпимо чесалась, и Филя подолгу не спал, расцарапывая бедро. Чешуйки окостенели и вросли, казалось, еще глубже, их теперь разве что зубным инструментом драть. Когда Филя спросил у доктора, как же ему в домашних условиях лечить это безобразие, тот протянул ему листок с рецептом. «Борная мазь, - с трудом разобрал Филя витиеватые каракули. - Он меня за дурака держит, что ли? Еще бы лист лопуха посоветовал привязывать. Шарлатан!»

В Малярове за время его отсутствия ничего не изменилось. Варвара Михайловна постилась, и вместо сытных пирогов потчевала семью пустыми щами и квашеной капустой. Вера почти не появлялась дома. Филя понятия не имел, что он скажет и сделает, если столкнется с ней нос к носу. Как бы не покалечить сгоряча. Побаивался он и того, что Вера продаст его другому благодетелю, и тогда все сызнова.

С каким-то особым злорадством Филя поделился с Валентиной знанием о Вериных вредных привычках. На, мол, получай, пускай семья узнает! Мало было блуда, теперь еще и наркоманит. Валентина расстроилась и пообещала, что поговорит с сестрой. На этом и порешили.

Витя радовался возвращению Фили, как ребенок. Он наконец-то научил лягушку ловить стрелы и собирался в дорогу. Под кроватью хранил вещмешок, куда то и дело что-то клал - спички, соль в коробке, теплые носки. Вечерами он устраивался у печки и до рези в глазах смотрел на карту, пытаясь разобрать, что же на ней нарисовано. Смазанные контуры строго хранили секрет. Витя вздыхал и убирал карту под матрас, надеясь, что следующий день принесет ему разгадку.

По приезде Филя сразу же занялся выбеливанием пергамена. Лист попался упрямый, буквы долго не сходили, и даже после двухдневного замачивания немногое изменилось.

- Крепкая молитва была написана, - заметил Витя. - Въелась.

- Да какая, к дьяволу, молитва, это букварь! Как отскрести? Может, щелоком?

- Не смей, загубишь дело. Попробуй ногтем.

И Филя попробовал. Он скреб и скреб, пока ноготь не расслоился. Тогда он, превозмогая адскую боль, срезал с ноги крупную чешуйку и принялся работать ею. Буквы сходили, как кожура со спелого плода. Лист очистился, побелел. Чуть шероховатая поверхность была горячей и напоминала лошадиный бок, только без навозной нотки в воздухе. Филе хотелось остаться на ночь одному, чтобы полностью посвятить себя карте и не вслушиваться поминутно в Витин храп, но уловить момент не удавалось. Витя разленился и все реже ездил таксовать.

- Деньги есть, - отмахивался он от Фили. - Чего жопу зря морозить?

Филя подождал пару дней, сцепив зубы, и понял, что бесполезно. Медлить нельзя. В полночь, когда в доме затих последний шорох, он достал из пальто взятый с боя скальпель, развернул выбеленный лист и лег на тюфяк.

«Додон, ты здесь? - мысленно спросил Филя. По спине побежали мурашки, лоб покрылся испариной. Додон не откликнулся. Стояла гробовая тишина, от которой ломило в ушах.

«Додон! - закричал Филя. - Додон, ты где?»

И опять ничего. За окном завыл ветер, береза жалко мотала ветками и стучалась в стекло - пощади, пусти погреться. Филя напрягся. Куда улетел этот гад, где его носит? Когда не нужен - тут как тут, смущает, ввергает в грех, вертит хвостом, а нынче, когда он в горячке и так нуждается в нем - шиш, растворился, исчез! Филя еще долго безуспешно звал Додона и дождался только залпа Витиного храпа.

«Что ж, нарисую без его помощи».

Филя полоснул скальпелем по руке, смежил веки и принялся наносить рисунок на пергамен. Кровь шла неохотно, быстро высыхала. Оставалось надеяться, что столь малого ее количества все же хватит. Закончив рисунок, Филя зажал рану рукой, кое-как обмотался первой попавшейся тряпкой и в изнеможении улегся на тюфяк. Утром, как только проснулся, он первым делом схватил карту. Ему не удалось сдержать горестный вопль.

- Что, что? - забормотал сонный Витя, вскакивая на постели. - Грабят, убивают?

- Нет, - сокрушенно сказал Филя. - Если бы!

- Чего тогда шумишь? Сколько натикало?

- Полдевятого.

- Тю! Спать еще и спать.

- Так спи, кто не велит.

Но Витя с хрустом потянулся и спрыгнул с кровати.

- Карту рисовал? - спросил он, кивая на перебинтованную Филину руку.

- Так...

- Давай, показывай!

- Нечего показывать, - сказал Филя. - Не получилось.

Он подал ему пергамен. Витя озадаченно осмотрел обе стороны.

- А карта где?

- Сам хотел бы знать. Рисовал-рисовал, а утром все исчезло.

- Может, листок другой? А тот куда-нибудь завалился.

- Нет, я один выбелил. Других не было.

- Беда!

Филя что есть силы ударил тюфяк кулаком. Удовлетворения не почувствовал, пришлось повторить. И еще раз, и еще.

- Хорош беситься, - раздраженно сказал Витя. - Пыль поднимаешь. Отвел душу и будет!

- Нет у меня души! У меня ничего нет!! Господи, Настенька!

Боль в языке показалась ему спасительной, и он завопил:

- Боже, боже, боже, боже!

- Заткнешься ты или нет?! - Витя подскочил к нему и зажал рот рукой. - Кончай блажить. Без тебя тошно.

Филя зарычал, как зверь. И вдруг что-то маленькое и нежное с хрустом переломилось в нем. Он встал, вытер лицо и принялся одеваться.