Елена Хаецкая - Гуляки старых времен

– Влюбилась! – ахнул брат Уве Молчун.

– Именно, – кивнул брат Сниккен и насторожился. – Ты-то чего ахаешь? Слыхал эту историю раз уж двести! Эка новость – влюбилась!

Брат Уве смутился.

– Всякий раз хочется, чтоб повернулось иначе, – пояснил он.

– Иначе не бывает, – отрезал брат Сниккен. – Она уже случилась, эта история, и тут уж ничего не изменишь.

Девушка влюбилась. А Госелин, когда захватил замок, украл то, что и без всякой кражи принадлежало ему…

После, разграбив замок до основания, направился он прямиком в рощу, где зарыл свой ларец, и…

– Пусто! – выкрикнул брат Хильян и захохотал. – Пусто!

Сперва Госелин ван Мандер не поверил собственным глазам. Дважды перекопал землю, перетряс все палатки, зарубил своим геройским мечом какого-то пса, который невовремя пробегал мимо с плутоватой мордой, – все напрасно. Ларца как не бывало.

Пал Госелин носом в разрытую землю и зарыдал крупными ядовитыми слезами. Слезы эти проросли и спустя несколько месяцев из них вылупились гаденькие махонькие швайгеры, те самые, которые мнят себя непревзойденными ландскнехтами и бродят из дома в дом пьяными ордами, рубя кротам лапки, мышам – хвостики, котам (только спящим) – уши, кроша сыр в кладовых, протыкая на грядках сладкие ягоды – чтоб гнили, словом, чиня всяческие непотребства, как и подобает вольным мечам столь крошечного роста.

Слушает все это, лежа на печке, новый барон Эреншельд, а у самого в голове вырисовывается, как бы совершенно без участия разума: положим, удастся выгнать из земли клад и остановить его, превратив в дерево, – не то ли это будет дерево, на котором растут говорящие веточки?

– То, то самое, – нашептывало в уши Эреншельду, – именно что то самое…

А что делать с этими веточками – это барон превосходно знал, потому что лучшая в мире коллекция говорящих веточек (знатоки называют их «жезлами») находится совсем неподалеку отсюда, в городе Гольденкрак, у известного золотопромышленника ван Пупса. Обложенные тончайшим узорным листовым золотом – на каждом сообразный рисунок – они хранятся в шкафу, за цветным стеклом, и разговаривают между собою на самые разные, в том числе и ученые, темы. Минхер ван Пупс – обладатель веточек, говорящих на самых разных языках и наречиях; однако та, которую непременно добудет Эреншельд, окажется из всех редчайшей.

Эреншельд на лежанке под одеялом задумался: каким же языком будет владеть эта веточка? Возможно, троллиным. Только не лингва-трольсден, а каким-нибудь малораспространенным диалектом. Ван Пупс отвалит за такую вещь целую гору золота. Даже голова кружится. Несметные сокровища в двух шагах, и достать их – легче легкого, а он до сих пор еще не в пути!

Рыжий Уве глянул мельком в сторону печи, на барона, и молвил между делом:

– По-моему, он готов. Хоть сейчас – под чесночный соус и на стол.

– В таком случае, братья, – сказал Зимородок, – вынужден попросить о завтраке, а после и о прощании.

Брат Сниккен свистнул. Одеяло спрыгнуло с Эреншельда и полезло куда-то в щель между печкой и бочкой с квашеными листьями. Хильян поднял руку, сунул ее под балку, нащупал там веревку и потянул. С другого конца комнаты важно приплыла большая корзина. Там оказались черствые булочки, которые, вместе с остатками вчерашней тушеной медвежатины, составили довольно сытный и уж точно вкусный завтрак.

Барон кушал рассеянно; ни компании троллей, ни странному месту больше не удивлялся – крепко засел в его мыслях Кочующий Клад. Зимородку страсть как хотелось узнать, в какой облик отлилось сокровище ван Мандера, когда оказалось в баронской голове; но спрашивать напрямик он не решился – велика была опасность спугнуть барона.

Простились тепло. Братья-тролли даже обняли своих гостей и снабдили их мешочком лекарственной пакости – лечить господина Эреншельда.

Не успели путники сделать и десяти шагов, как Гулячая Избушка скрылась между деревьями. И то диво, что целую ночь на месте простояла, подумал Зимородок.

Шли по болотам, по мху, по толстому лиственному ковру, иной раз выбираясь на более сухое место, к осинам, – а те почти перестали кричать на ветру, стояли голые и трясли тонкими безмолвными веточками; но чаще ничего вокруг двух путешественников теперь не было, кроме редких, погубленных болотом деревец. То гать под ногами – черная, скользкая; то бледный мох.

Барон после ночлега у троллей переменился совершенно. Хворь телесная из него ушла и заместилась странным душевным недугом, более всего приметным по блеску в глазах и лихорадочной поспешности движений. Сам себе он казался теперь человеком, который определенно знает, чего хочет; Зимородок же видел, что Кочующий Клад перекочевал в бедную баронскую голову и вовсю лязгает там крышкой сундука. А ему, Зимородку, только одно и остается: за свои три гульдена в день научить господина барона разводить огонь на болоте, на снегу и в любой сырости; устраиваться на ночлег таким образом, чтобы к утру проснуться и к тому же не умирающим; различать звериные следы и отыскивать себе пропитание, когда закончатся сухари. Самое позднее в начале зимы Эреншельд возомнит себя настоящим следопытом, истинным лесовиком, – и тогда барона можно будет предоставить самому себе и при том не считаться убийцей. Кочующий Клад довершит дело; одичавший Эреншельд долго будет еще бродить по здешней глухомани, ведомый призраком. А теперь временем Общество Старых Пьяниц будет без помех собираться в охотничьем домике, отдавая дань сидру и пиву и приправляя братские трапезы поучительной беседой и нестройным хоровым пением.

Так что Зимородок шагал весело и на все вопросы Эреншельда отвечал весьма охотно. Рассказывал ему о всякой тропке – куда ведет и откуда выводит; о любой встреченной мелкой лесной твари и о разных опасностях, которые могут таиться на пути.

Эреншельд моргал, кивал, двигал бровями. Зимородок ожидал, что после первой же недели бродяжной жизни господин барон начнет опускаться, станет неряшливым, небрежным, перестанет беречь одежду и мыться, полагая, как и большинство мягкотелых горожан, что в этом-то и состоит признак опытного в лесной жизни человека. Однако – ничуть не бывало! Эреншельд продолжал оставаться опрятным, исправно умывался по меньшей мере два раза в день и до сих пор не потерял ни одной пуговицы. Это наводило Зимородка на определенные размышления, от которых сомнения то и дело тихонечко царапали его сердце – так, самую малость, не сильнее едва прозревшего котенка.

Во-первых, если барон – крепче, чем представлялся поначалу, – не значит ли это, что он может не одичать и даже одолеть очарование Кочующего Клада? Когда их совместное путешествие подобралось ко второй недели, Зимородок не был уже ни в чем уверен.