Елена Хаецкая - Хелот из Лангедока

Однако обуреваемые жаждой подвигов рыцари, почуяв его присутствие, испускали боевой клич и устремлялись в чащу для единоборства, думая лишь об одном: как воткнуть в теплый мохнатый бок свое железное копье. Самый неистовый в этой погоне был сэр Паломид. От браконьерства отвлекала его лишь другая, не менее преступная страсть: любовь к прекрасной Изулт. Кстати, Паломид был сарацин. Его так и звали: сэр Паломид-Сарацин.

Греттир вздрогнул. Неприятные мысли сами собой полезли ему в голову, поэтому он снова сел в седло и поднялся на холм, откуда открывался вид на самую большую и богатую деревню на ноттингамской дороге – Владыкину Гору.

Он сразу увидел, что слухи о волнениях во Владыкиной Горе не были пустыми. На деревенской площади возле колодца стояли люди, окруженные плотным кольцом стражников, среди которых выделялся всадник. В отличие от солдат, он был без шлема, и его светлые волосы слиплись от дождя. Греттир тут же узнал в нем Гая Гисборна. Юноша тронул лошадь и неторопливо спустился с холма. Как только он оказался в низине, до него почти сразу же долетел знакомый, охрипший на ветру голос Гая:

– В последний раз говорю вам: выдайте убийц и разойдитесь!

Ответом было угрюмое молчание. Гай снова крикнул:

– Шериф приказал мне строго карать беспорядки!

В толпе переминались с ноги на ногу, но никто не трогался с места. Кто-то заорал петушиным голосом:

– Сволочь! Плюю на тебя!

– Прошу вас, разойдитесь! – повторил Гай.

Упорное топтание на месте продолжалось. Вести переговоры больше не было смысла. Гай взмахнул рукой, и стражники, обступившие площадь, двинулись на толпу, выставив вперед пики. Греттир стоял чуть в стороне, неподвижно восседая в седле, и смотрел. В разворачивающемся зрелище было что-то величественное и завораживающее.

Гай прокашлялся и крикнул:

– Не щадить! Никого не щадить!

Избегая ударов, люди заметались. Несколько человек с криком рухнули и забились, сраженные ударами копий. Пролилась первая кровь. Стражники смешались с толпой. Один за другим люди ложились на землю лицом вниз, прямо в грязь, но и это немногих спасало от расправы. Их избивали, кололи, рубили мечами. Гай не принимал в избиении никакого участия, лишь время от времени он возвышал голос, чтобы еще раз повторить:

– Никого не щадить!

Неожиданно Греттир обнаружил у своих ног какое-то существо. Молодой крестьянин в широкополой шляпе с обвисшими от дождя полями был жестоко избит и истекал кровью. Греттир нагнулся к нему, и в ту же секунду раздался яростный окрик Гая:

– Не смей трогать! – Видя, что ослушник и ухом не ведет, Гай заорал, срывая голос: – Я сказал, не сметь! Брось его!

Греттир поднял голову:

– Это я, Гай.

Лицо Гисборна, перекошенное ненавистью, с запавшими, почти черными глазами, показалось Греттиру страшным. Юноша даже не понял, узнал ли его Гай, потому что тот, не желая пускаться в объяснения, молча махнул рукой и отвернулся.

Ударом в переносицу Греттир отшвырнул подбежавшего было к нему стражника, поднял с земли оборванное, окровавленное существо, перепачканное к тому же глиной, и перекинул свою ношу через седло. Затем сел на лошадь и двинулся прочь к речке, откуда путь его лежал к урочищу Девять Изб.

Спасенный им мальчик прижался к Греттиру и безмолвно дрожал всем телом. Греттир сидел в седле, слегка склонившись вправо, поскольку прямо перед его глазами качалась потерявшая всякую форму грязная шляпа, нахлобученная по самые уши.

Справа и слева от дороги в причудливых позах застыли мокрые деревья. Чахлые ели были словно черное кружево, изрядно побитое молью. Дождь перестал, но холодный, пронзительный ветер трепал одежду обоих всадников, и мокрая ткань быстро высыхала.

Наконец Греттиру надоело сидеть перекосившись из-за того, что спасенная им личность предпочитает такие странные фасоны шляп. Не долго думая, он снял эту часть одеяния с головы своего спутника.

На черный плащ, скользнув, тяжело упали две темно-рыжие косы.

Греттир остановил лошадь и слез на землю. Девушка с рыжими косами продолжала безмолвно сидеть в седле. Последние сомнения Греттира рассеялись.

– Святой Бернард! – воскликнул он, все еще не веря своим глазам. – Дианора!

Она подняла голову, отерла со щеки грязь рукавом и посмотрела в лицо ошеломленному Греттиру. И снова Датчанин не понял, узнали ли его.

– Какого черта тебя понесло во Владыкину Гору? – сердито спросил Греттир.

Дианора перевела взгляд повыше, на макушки деревьев.

– Отвечай, когда тебя спрашивают! – прикрикнул Датчанин. На нее это не произвело ни малейшего впечатления. Она молчала, чуть прикрыв глаза, потому что ветер дул прямо ей в лицо.

Неожиданно она заплакала. Греттир окончательно растерялся и понял, что впадает в ярость.

– Прекрати реветь! – заорал он. – Господи милосердный, какая дура! Ведь тебя могли убить…

Она вся сжалась. Впервые Греттир заметил то, что она так долго скрывала. Страх. Она боялась датского рыцаря. Греттир скрипнул зубами.

– Куда тебя отвезти?

– Домой, – хрипло ответила девушка.

– В таком виде? – поинтересовался Греттир. – А что, сэр Гай извещен о твоих невинных прогулках по мятежным деревням? Кого ты там искала?

Дианора покачала головой.

– Делайте со мной, что хотите, – вымолвила она. – Мне теперь все равно.

Греттир взгромоздился в седло и медленно двинулся в сторону Гнилухи. Он еще не придумал, как помочь девушке. В глубине души он тайно надеялся на то, что она, быть может, когда-нибудь полюбит его. И тогда он презрит ее происхождение и женится на ней. И в Датском Замке воцарится любовь на радость Бьенпенсанте.

Показались первые гнилухинские дома. Греттир направил лошадь к колодцу. Деревенские жители при виде всадника жались к стенам и заборам и низко кланялись. Греттир замедлил шаг возле уже покосившейся пустой виселицы – ее так и не убрали.

– Дианора! – окликнул он свою спутницу. – Смотри…

Девушка медленным взглядом окинула виселицу, затем посмотрела в горящее на ветру лицо Греттира.

– Виселица… Зачем вы мне это показываете?

– Смотри, не отворачивайся! – Греттир стиснул ее плечо. – Здесь один из лесных бандитов хотел перерезать мне горло…

У нее дрогнули губы.

Греттир повернул лошадь к Ноттингаму, решив, что приютит девушку у себя и, быть может, приручит это дикое существо. Он уже рисовал себе приятные картины: вечер, камин, сладкое вино, голос Дианоры, поющий под тихое бряцанье струн, и ее благодарные глаза, обращенные на него, Греттира…

Но не успел он проехать и нескольких ярдов, как откуда-то с небес донесся веселый голос:

– Посмотри, сын мой, вот едет норманн и везет с собой эльфа.

Другой голос, низкий и раскатистый, отвечал тоже из поднебесья: