Оксана Демченко - Сын заката

Живые вопросы – они не окупаются чужим трудом. Порой и целой жизни мало, чтобы составить ответ. Но ты уж сам выбери: копить золото или растить лозу…»

Бертран поморщился и отложил лист. Снова подтянул ближе, добыл из шкатулки другой, старый, с обтрепанными краями. Придирчиво сверил почерк, цвет чернил, пробелы меж строками. Пойди пойми, что может быть важно для существа, если оно не человек? Одна ошибка – и вся игра окажется бесполезной… Хуже, старые листки могут содержать тайный шифр или не проявляемые без особенного состава знаки, а то и второй текст.

– Мы трижды проверили, ваше величество, – осторожно уточнил доверенный переписчик. – Никаких пропиток, следов игольных проколов или же иных хитростей. Скопировали всяческие мелочи, даже самые крошечные брызги чернил с пера и две кляксы. Каждый лист начинается точно с той строки, что и оригинал. На том же отступе от края бумаги. До знака, до линии безупречно повторено.

Переписчик был немолод и гнул спину с усердием, подобающим его ничтожному происхождению. Но не падал ниц и не исходил лестью: помнил о степени гранда, полученной на факультете философии и второй – медицинской – делающей его не только полезным, но порой незаменимым. Надежный придворный медик, знающий противоядия и по соображениям идейным не желающий составлять яды – большая редкость. Сокровище.

– Гранду не пристало лгать, а мне, покровительствующему вам – сомневаться в честности, – вроде бы успокоил Бертран, не оборачиваясь к почтительно склонившемуся пожилому человеку. – Вы ведь гранд, зря что ли моя августейшая жена осыпала золотом захудалый стадиум, переведя его в столицу и даровав немалые привилегии. Атэррийский университет, – король усмехнулся, – красиво, слуху приятно. И, хотя мнение патора о сем названии в звучании несколько иное, вас не тревожат сэрвэды. Даже багряные не вершат судов веры в стенах университета.

– Мы все силы…

– Надеюсь. Но если сил окажется недостаточно, если эта работа неполна и нехороша, мы рассмотрим с вниманием послание патора Паоло, полагающего богоугодными лишь два факультета из пяти. Идите.

Гранд молча удалился, король еще некоторое время рассматривал листки, пытаясь найти самую малую разницу между подлинником и списком. Придраться было решительно не к чему. Бертран тронул шелковый шнурок. Дон Хакобо возник в дверях одновременно со звуком колокольчика. Он принадлежал к доверенным людям Изабеллы и порой позволял себе намекать королю на его двусмысленное положение соправителя. Он советовал интересоваться мнением её величества по самым пустяшным вопросам. Сероватая, какая-то змеиная, кожа лица дона не меняла цвет никогда, и король порой подозревал: Хакобо врожденно лишен способности чувствовать боль, страх и что-либо еще. Даже загар словно бы не решался напоминать дону Хакобо о смене времен года. В складках век прятались мелкие бесцветные глазки, двигались на лице лишь губы, и те – скупо, по мере необходимости. Невыразительность сделала свое дело, лицо так и не приобрело глубоких морщин, натянутая кожа выглядела молодо. Лишь веки выдавали возраст. Да еще, пожалуй, короткие усики – сивые, как и пряди у висков.

– Дела на севере неплохи, – дон начал отчет, едва прикрыв дверь. – Вот разве… племянница её величества, о коей вы так переживаете, увы, занемогла.

– Бедняжке очень плохо?

– Все хуже. Сие горе удручило всех Коннерди и де Фарья, и знаете, вразумило их, бывает и так… Вот ответ на ваше послание, они наконец-то соизволили и прочесть, и оценить предложение.

– Мы довольны, что горе не лишило их ума, – улыбнулся король, принимая письмо и быстро его просматривая. – Здравствует ли наш брат на островах?

– Все благополучно, дела не позволяют ему и взглянуть на юг, пока что это без перемен, – дон Хакобо помялся и осторожно уточнил: – я молился в обители по пути с севера, и благочестивый служитель веры указал, что патор Паоло ожидает неких вестей из столицы. Патор тоже молится за вас и за успех южной кампании. Моя королева набожна и ей, пожалуй, новость покажется важной.

– Паоло святой человек, – Бертран воспользовался своей самой милой, прямо-таки юношески-наивной, улыбкой. – Пожалуй, есть для него вести, пишите. Отсылаю нечестивые записи и надеюсь на обретение столицей благодати… далее заверения, все прочее.

Дон Хакобо кивнул, шагнул к письменным приборам и заскрипел пером, не сутуля спину и иногда бережно поправляя кружево манжет. Заверения и «все прочее» он ловко разместил на одном листке, плотным красивым почерком. Король прочел, усмехнулся и подписал, указал на стопку старых, потрепанных бумаг.

– Письмо и эти заметки следует передать Башне, так решили мы, Изабелла действительно набожна и ереси не терпит. И… что вас вынудило затаить дыхание, мой отважный дон?

Хакобо неопределенно шевельнул плечом, свернул письмо и без вздохов, с обычным спокойствием упаковал в дорогу. Причина невысказанного вслух опасения была слишком очевидна. Она не подлежала обсуждению.

– Сын штиля дал нам совет, и мы не нарушаем своего слова, – улыбнулся король. – Но мы правим людьми и не намерены предоставлять привилегии нелюдям, а тем более допускать для них право становиться советниками. Благо страны превыше многих иных соображений, мой дон. Мы сами решим, что ныне важнее: тишина у южных границ или же звон клинков.

– Но…

– Мой друг, мой наивный, сердечный, трогательно-заботливый друг Эо покинул столицу надолго, если не навсегда, – негромко сообщил Бертран, снова рассматривая работу переписчика. – Сердце мое открыто для него всякий день, мы так трогательно общались, мы стали почти братьями, он даже оказал содействие в той истории со смутьянами из Альваро… И я заказал в Башне молитву за его здравие. Вчера мы посетили университет и побеседовали о душе и благодати на факультете теологии.

– Осмелюсь сказать, – прошелестел дон Хакобо, глядя в пол, – его нынешнее имя Эо, однако есть и иные имена, одно из них упоминаются в хрониках двухсотлетней давности. Уже тогда сын штиля считался наиболее опасным бойцом из живущих в мире нэрриха. Ваш предок, Филипп Буйный, по слухам, ввел некоего нэрриха, вполне возможно именно Эо, в гнев и…

– Я знаю историю рода, – еще тише выговорил король. – Но всякое дело и знание следует употреблять на благо, пустая мстительность не приносит плодов. Он желает в последние годы своей почти что вечности стать святым? Что же, похвально, мы дадим ему такую возможность: и прославиться, и отдохнуть от тягот бытия. Хакобо, не стоит опасаться призраков. К тому же три дня назад ко двору прибыл нэрриха Кортэ, привез клинок сына заката… ныне покойного.

– Это невозможно, ведь по смерти Оллэ вторым после Эо в бою признавался именно покойный Ноттэ!