nastiel - Кровь и туман (СИ)

– Я не смелый, – перебивает Марс мягко. – Когда я увидел эту штуку, я дал дёру, прямо как Кали. Вот Марья – храбрая.

– И посмотри, как она кончила. Смерть переоценивают.

Как мантру повторяю сегодня вот уже в который раз. Может, тем самым подсознательно я пытаюсь убедить в этом себя же?

Смерть переоценивают.

Это не выход. Это не приносит облегчение. Это не делает тебя героем.

Смерть – это тупик в лабиринте жизни, состоящем из поворотов, спусков и подъёмов.

– Я не виню тебя, кстати, – произносит Марс. – Вообще не понимаю, почему ты могла об этом подумать. Это ведь не ты пыталась нас взорвать.

– Я могла бы обезоружить оборотней раньше, чем вы прибыли, и тогда…

– Вас было двое: ты и девчонка-оборотень. Плюс официант, который смотрел на пушку как на восьмое чудо света. Вы бы не справились против толпы, даже если брать в расчёт то, насколько ты хороша.

– Думаешь, я хороша?

– Была бы у нас доска славы, ты бы висела там в самом центре.

Я улыбаюсь поджатыми губами.

– Спасибо. – Когда Марсель забирает у меня из рук плакат и телефон, я успеваю схватить его за предплечье. – Пожалуйста, оставайся. Ради Марьи. Она бы наверняка очень не хотела, чтобы ты сдавался.

– Собственно, будь она рядом, причин сдаваться и вовсе не было, – отвечает Марс.

Я понимаю, что парень ещё ничего толком не решил. В его голосе, при всей серьёзности слов, чувствуется неуверенность.

– Знаешь, если я и останусь, то только при одном условии, – продолжает Марс, видя, что моё внимание полностью приковано к нему. – Ты возвращаешься в “Дельту” в качестве защитника.

– Я не могу, – я качаю головой. – Сейчас я сильно сдаю позиции и совершенно не в форме.

– В память о Марье, – настаивает Марс, зная, по чему нужно бить. – Когда она узнала, что меня в “Дельту” взяли на твоё место, она меня чуть не прибила. К тому же… Я тоже не могу. Только не после того, что случилось.

От того, какое решение я сейчас приму, зависит слишком многое. Марс, как бы сказал Дмитрий – отличная боевая единица, если смотреть с одной стороны, но с другой, будь я на его месте, я бы невероятно сильно хотела и чертовски рьяно стремилась бы уйти, убежать, исчезнуть, раствориться – совершить с собой что угодно, лишь бы оказаться как можно дальше от места, причинившего мне столько страданий.

При всём желании поступить по-справедливости, я поступаю правильно. И не чувствую совершенно никакого удовлетворения от своих слов, когда произношу:

– Ладно. Ради Марьи.

Марсель кивает. Оборачивается назад, бросает на кровать телефон и плакат. Затем подходит к сумке и вытряхивает её содержимое обратно на пол.

Он остаётся.

***

Совет дистанционно принял кандидатуру Лии в качестве добровольца, а Влас, как единственный представитель Совета в Дуброве, поставил печать на её руке. И всё это – под благодарный взгляд самой Лии, негодование Дмитрия и моё облегчение.

До тех пор, пока в Дуброве не оставалось ни одного безопасного места, я буду стремиться, чтобы те, кто мне дорог, находились как можно ближе.

Теперь Лия живёт в штабе в комнате с остальными добровольцами. Их оказалось не так много, как я представляла, однако позже мне объяснили, что это не все, носящие печать. Многие попросту перестали выходить со штабом на связь, испугавшись происходящего. Кто-то даже предпочёл сторону врага, и в этом мне виделась логика: инстинкт самосохранения подсказывает нам изначально выбирать более сильную сторону.

Но тот факт, что я понимаю дезертиров, не значит, что я вижу оправдание их поступку.

Несмотря на причины, они навсегда останутся предателями в наших глазах.

– О чём задумалась? – спрашивает Лия.

Я провожу с ней много времени, даже если это совместное молчание и просмотр телевизора. Лие неуютно среди стражей. Она не пытается это скрыть и даже, наоборот, демонстрирует это при любом подходящем случае. Не специально, как мне кажется, а в качестве защитной реакции.

Но как же смешно наблюдать за тем, как от этого бесятся остальные!

– Да так, – отмахиваюсь я. – Ерунда.

Лия оглядывает моё лицо, прищурившись.

– Ну ладненько, – произносит она с некоей долей подозрения.

Откидывается обратно на спинку стула. Мы сидим в общей гостиной, которая, как и все помещения в штабе, после начала атак претерпела многочисленные изменения. Теперь здесь стоят три телевизора, которые обычно работают одновременно и показывают разные передачи по выбору смотрящих, разделившихся на группы. Мы с Лией присоединились к Марку, Тильде и Виоле, расположившимися на полу и с нескрываемым интересом следящими за интеллектуальной игрой, разворачивающейся на экране.

– Италия! – восклицает Тильда.

Марк рядом с ней добро улюлюкает. Виола согласно кивает.

– Что? – интересуюсь я.

– Страна, откуда родом тирамису, – отвечает Тильда, не оборачиваясь.

– Ненавижу тирамису, – заявляет Лия, морща нос. – Во всех мирах не сыскать десерта отвратительней.

– Я бы поспорил, – произносит Марк, оборачиваясь на Лию через плечо. – Ты была в Восточных землях? У них там подают такое пирожное в скорлупе птичьего яйца…

– Оливковый пудинг, – не отрывая взгляд от экрана и не давая Марку договорить, отвечает Лия. – Солёный и горький, с семечками такотума и прослойкой желе из лапарии. – Лия замолкает. Несколько секунд покусывает губу. – И всё равно лучше, чем тирамису.

– Не знаю, мне нравится, – Марк почему-то глядит на меня. Я пожимаю плечами, мол, понятия не имею, что за кошка пробежала между этим десертом и Лией.

– Да, я тоже люблю! – подключается Тильда с излишним энтузиазмом.

Марк дарит ей скромную улыбку, а через секунду снова смотрит на Лию. Это, в свою очередь, явно задевает Тильду. Стараясь вернуть внимание на себя, Тильда касается Маркова плеча:

– Помнишь, как мы летом ходили в кафе, где попробовали тирамису с какой-то особой начинкой?

– Ага, – бросает Марк. И сразу же задаёт свой вопрос, правда обращается всё также к Лие: – А какой твой любимый десерт?

– Тот, в рецепте которого есть пункт “Не твоё собачье дело”.

Я хмыкаю. Марк грубость пропускает мимо ушей, лишь отворачивается обратно к экрану, при этом никак не показывая, что это могло его задеть.

– Какой он надоедливый, – шепчет Лия мне на ухо. – Ты сказала ему то, что я тебя просила?

– Сказала.

– И?

– И после того, как он вышел из комнаты, его лучший друг заверил меня, что пока ты не растопчешь сердце Марка в крошку, он не угомонится.

Лия тяжело вздыхает.

– Это я, конечно, могу, но мне ещё жить с вами… Какова вероятность, что после того, как я его пошлю, он не явится ночью, чтобы придушить тебя подушкой?

– Марк не такой. Он добрый и преданный. Просто очень влюбчивый.