nastiel - Пепел и пыль (СИ)

Кажется, Бажена моя уверенность смутила. Он, прищурившись, глядит то на меня, то на Бена. Наверное, пытается отыскать отголоски правды в наших лицах. Не знаю, что там с Беновым, но я своё держу непроницаемым.

— Что ж, — наконец произносит Бажен. — Ладно.

Развернувшись, он бредёт куда-то вглубь кладовой. Когда исчезает из нашего поля зрения, Бен больно пихает меня локтём в бок.

— Что ты творишь? — шипит он.

— Хорошая и безобидная, но умственно отсталая, значит? — уточняю я и толкаю его в ответ. — Иди в задницу.

Бен что-то ещё хочет сказать мне, но смыкает губы и растягивает их в блаженной улыбке, потому что возвращается Бажен. В его руках стеклянная банка с крупными белыми цветками.

— По легенде этот цветок могут найти только те, чьё сердце чисто от дурных помыслов, — декларирует Бажен. Такое принято рассказывать с придыханием, но у него это получается сухо и невыразительно. — К нашему времени их численность в горах стремится к единицам. Возможно, содержимое этой банки — всё, что осталось.

Бажен останавливается, когда расстояние между нами сокращается до шага. Но протягивать банку он не спешит.

— Повтори-ка, Лёшка, зачем вам эдельвейс?

Он вам цветки не даст, теперь уж точно. Знает, что вы врёте. Ударь его.

— Что? — удивлённо переспрашиваю я.

— Для какой магии мог понадобится такой редкий компонент? — повторяет Бажен, подумав, что мой вопрос адресован ему.

Других вариантов нет.

Лия права. Такой роскоши, как лишнее время, у нас нет. Выпадаю в сторону, хватаю первый попавшийся крупный и тяжёлый на вид предмет с полки и бью Бажена по лицу. Он падает, и вместе с ним банка с цветками. Лишь чудом Бен успевает подхватить её, не давая разбиться.

— Ты чего творишь? — орёт на меня Бен.

Я гляжу на распластавшегося без сознания Бажена. У него пробит висок. Перевожу взгляд на шкатулку в своей руке, которая и стала моим оружием. Тонкая струйка крови, берущая начало в остром угле вещицы, спускается к моей руке.

Я вскрикиваю и роняю шкатулку, когда кровь начинает пениться и шипеть, словно кислота. Боль невыносимая. Вытираю руку подолом юбки, параллельно ругаясь, на чём свет стоит.

— Это что за ерунда? — Бен перехватывает мою руку, заставляя замереть.

Мы оба разглядываем кожу ладони. Там, куда на неё попала чужая кровь, осталась воспалённая дорожка волдырей. Метка кровного проклятья вздулась и отливает чёрным.

— Клеймо вампира, — констатирует Бен, отпуская моё запястье. — Насколько мне известно, лишь один род в истории был им помечен…

— Да. Мой. Спасибо деду.

— Теперь каждая кровь, пущенная твоими руками, будет оставлять ожоги, исцелить которые будет неспособно ни одно из лекарств. — Бен кусает губу. — Странно, что отголоска этой боли я не чувствую.

— Зато понятно, почему Аполлинария предпочитает огнестрельное оружие.

Рука, покрытая волдырями, идёт мелкой дрожью. Я слегка сжимаю пальцы, пытаясь успокоиться, но это лишь увеличивает боль.

— Зачем ты ему голову проломила? — спрашивает Бен. Он приседает к Бажену, проверяет его пульс. — Он бы и без этого отдал нам эти дурацкие цветки.

— Не отдал.

— Отдал бы. Знаешь, почему? Он мой старший брат. В смысле, брат Алексея.

Я не нахожу, что мне ему ответить. Бен переводит взгляд на мою дрожащую руку, его глаза округляются.

— Слав…

— Я её слышала, — перебиваю я. — Лию. Это она предложила мне его ударить.

Смотрю на Бена в надежде, что, быть может, у него есть ответы. И Бен меня не подводит:

— Их родители погибли, когда Бажену было пятнадцать, а Алексею два года. Так вышло, что их разлучили — Алексей попал под опеку штаба, а Бажен — в семью не очень хороших фейри. Встретились они только через шестнадцать лет. Алексей был стражем, и Бажен, отказавшийся от этой прерогативы в своё время, захотел присоединиться к брату. Совет оказался достаточно милостив, чтобы предоставить ему такую возможность, — Бен кусает губы. — Он, получается, был первым в истории добровольцем.

— Причём тут это?

— На Бажена долгое время влияла магия фейри. Плюс, не знаю, что конкретно они с ним делали, но парень стал другим. Сейчас он может вызывать лёгкие непроизвольные галлюцинации у людей, находящихся рядом. Поэтому его и держат здесь, чтобы не пугать стражей.

— Галлюцинации, — повторяю я.

Едва ли верится. Голос был таким реальным, словно призрак подруги и правда поселился в моей голове.

— Нам нужно идти, пока Бажен не очнулся, — Бен берёт меня за здоровую руку. Его тёплая ладонь немного приводит меня в чувство. — Ты как? Нормально?

— Нет, — качаю головой. — Я… Мне очень её не хватает. — Закрываю глаза. Вспоминаю лицо Лии, её смех, улыбку, искорку в золотых глазах. — Вернись ко мне. Я не справлюсь без тебя.

Но в этот раз ответом мне является лишь густая, пронизывающая тишина.

***

Занятие по теории тактики проходит для меня как в тумане. Я не могу ни на чём сосредоточиться, слова молодого защитника-преподавателя не задерживаются в голове ни на секунду. Всё, что я делаю: прячу раненую ладонь в складках юбки и стараюсь не думать о Лие.

Именно поэтому, наверное, только это у меня и выходит.

— Рюрикович? — слышу я знакомую фамилию.

Требуется непростительно много времени на то, чтобы я вспомнила — она принадлежит моей родственнице. Я поднимаю глаза на преподавателя.

— Ты меня слышала? — Качаю головой. — Вопрос на уровне новичка. Ничего сложного. И если ты не знаешь на него ответ, это ставит под сомнение твоё право считаться одной из лучших защитниц.

— Я… Извините, я плохо себя чувствую…

— Аполлинария вчера была на задании, — говорит кто-то.

Мне не нужно искать оратора. По удивлённым выражениям лиц ребят, глядящих на человека за моей спиной, понимаю — они ожидали увидеть кого угодно, вставшего на мою сторону, кроме неё.

— Присутствие на заданиях не является смягчающим обстоятельством.

— Ей неслабо досталось, — не унимается Фаина. — И она спасла парочку невинных. Не стольких, конечно, сколько я, но в число спасённых ею входит и моя жизнь, так что… При всём уважении, если хотите с кого-нибудь сейчас спросить, спросите с тех, кто вчера не так сильно ударился головой. С меня, например.

Оборачиваюсь. Двумя столами левее Фаина, вальяжно откинувшись на спинку стула, совсем забывает об этике и правилах и едва ли проявляет уважение к старшему по рангу преподавателю, всем своим видом демонстрируя полное безразличие.

Но она зачем-то помогает мне сейчас. И я не могу не быть ей за это благодарной.

Преподаватель оставляет меня. Я одними губами шепчу Фаине «спасибо», а она лишь небрежно отмахивается. Её лицо всё также ничего не выражает. Но я теперь ненавижу её чуть меньше.