Елена Хаецкая - Здесь был Баранов

– Не псесс я, – уныло сказал Дима.

– И не хавк? – на всякий случай уточнил настырный пират.

– Да русский я, русский, – не выдержал Дима. – Отвяжитесь.

И они действительно отвязались, но сквозь сон Дима слышал их голоса, бубнившие то тише, то громче:

– Я же говорил, что он боруск. Боруски все такие…

– Да, странный он какой-то, – прошептал второй голос, и все провалилось в черноту сна.

Торговец поднял их рано, торопясь пройти дорогу до Гераклеи прежде, чем наступит нестерпимая жара, и вскоре уже небольшая процессия брела в сторону города.

– Я есть хочу, – сказал Дима одному из своих товарищей. – У нас в интернате в это время завтрак.

– Интернат – это где?

– На севере… – Дима вздохнул. – Тебя как зовут?

– Окрикул, – гордо сказал пират.

– Красивое имя, – вежливо отозвался Дима. – Ты не знаешь, Окрикул, почему он нас не кормит?

Бывший пират усмехнулся.

– А с какой стати? Он нас и голодными продаст, будь уверен.

Дима поежился, но промолчал. Торговец, проезжая на лошади, мимоходом стегнул обоих по плечам.

– Да удушит тебя Мефитида [8]в своих смрадных объятиях, – тихонько проворчал Окрикул ему в спину.

Дима споткнулся о камень, подняв облако пыли. Глупость какая-то. Почему его занесло в Древний Рим? Какие кнопки он там перепутал? Троечник несчастный, недостойный сострадания сюковец. Теперь надо каким-то образом не уронить своего достоинства, чтобы потом не было мучительно стыдно. Потом? А вдруг не будет никакого «потом»? Дима похолодел. Что, если он навсегда завязнет в этом Древнем Риме? О знамя СЮКа, о Великий Космос, что же он будет делать в этой стране? Хорошо еще, что его заставляли изучать латынь. Надо хотя бы узнать, в какой век его занесло.

Дима лихорадочно стал думать. Он только сейчас сообразил, что приключение затягивается. Итак, век. Нужны какие-то привязки. Что же там было, в этом Древнем Риме? Дима поднатужился и припомнил: в Риме был Карфаген. Карфаген должен быть разрушен. [9]

– Ну, как там Карфаген? – спросил он нарочито легким тоном, словно вел светскую беседу.

Окрикул посмотрел на него как-то странно.

– Разрушен Карфаген, – задумчиво ответил он.

– И давно?

Окрикул помолчал, не зная, как реагировать на подобные вопросы, но Дима со всей задушевностью, на какую был способен, произнес:

– Если бы ты знал, Окрикул, как это важно для меня.

Бывший пират с сомнением почесал ухо скованными руками.

– Да лет уж десять прошло, – сказал он наконец.

Дима прикрыл глаза. Он напрягал свою зрительную память, пытаясь выудить из нее карточку с исторической датой. Учитель истории заставлял их писать крупными цифрами на карточках наиболее важные даты, полагая, что таким образом будет легче запоминать их на всю жизнь. Даты действительно въедались в мозги, как ржавчина, но сейчас почему-то выскакивали совершенно не те карточки. «Франки завоевали Галлию», «Карл Великий провозгласил себя императором». Стоп. «Третья пуническая война». Дима изо всех сил зажмурился, и из красноватого мрака поплыли синие корявые цифры: «146». Теперь осталось выяснить, до нашей эры дело было или уже после. Но как? «Э-э… Скажи, Окрикул, как там эра? Уже наша?»

Внезапно Диму осенило. Вместо «до нашей эры» говорят еще «до Рождества Христова». Стало быть, если эра наша, то весь этот скандал с Понтием Пилатом уже был.

– Скажи, Окрикул, – вкрадчиво спросил Дима, – не слышал ли ты о таком – Иисусе Христе?

– Полководец, что ли? – с сомнением сказал Окрикул.

– Философ, – поправил Дима. – Он бунтовал против Рима… Ну, и поплатился.

– Бунтовать нехорошо, – осудил Христа Окрикул. – Нет, про такого не слышал. А странно. Я ведь из Гадеса [10], а Гадес, да будет тебе известно, это порт, и все сплетни нам доставляются прямо на дом, свеженькими…

«Значит, и эра не наша», – тоскливо подумал Дима. Он быстро посчитал в уме. 146 год до нашей эры. Минус лет эдак десять… 136-й год. Или 137-й. Словом, тридцатые годы. Что же там у них происходило-то, в их тридцатые годы? А что, если бежать?..

Они шли по пыльной дороге, по обочинам среди пыльной зелени стояли мраморные надгробия и жертвенники. От жары звенело в ушах. Солнце поднялось высоко и припекало весьма чувствительно.

– Почему он не дает нам воды? – хрипло спросил Дима.

– Если пить на жаре, быстрее устанешь, – отозвался Окрикул.

– У меня в глазах черно, – сообщил Баранов. – Я сейчас упаду.

– Дурак, – равнодушно сказал бывший пират. – Лучше этого не делай.

Дима заскрежетал зубами.

И в этот момент торговец крикнул:

– Привал!

Ни к кому Баранов еще не испытывал такой жгучей благодарности. Торговец остановил коня возле мраморной стелы, у подножия которой еле слышно журчала вода. Ледяная кристальная вода источника, бережно заключенного в мраморное кольцо. На барельефе надгробия склоняла голову закутанная в покрывало женщина. Торговец слез с лошади и, нагнувшись, зачерпнул воды. Два солдата поспешно наполняли свои фляги, а рабы переминались с ноги на ногу в ожидании, пока им позволят подойти и напиться.

Наконец, торговец отошел, и пятеро приятелей-пиратов беспрекословно расступились перед Димой. Он так хотел пить, что даже не заметил этого.

Он рухнул перед источником и начал жадно глотать воду. Утолить жажду ледяной водой не так-то просто, даже если не обращать внимания на пронзительно ноющие зубы. Дима поднял голову над ключом и замер, разглядывая печальный образ на барельефе.

– Послушай… – заискивающе произнес над его ухом Окрикул. Дима обернулся. – Ты уже напился, – деликатно напомнил пират, – так отойди, а?

Дима покраснел и быстро встал на ноги.

Тем временем торговец, сидевший в тени деревьев на своем складном табурете, подозвал его к себе. Дима поплелся. Он успел уже забыть, какую жгучую благодарность только что к нему испытывал. Торговец разложил на коленях баночки и кувшинчики с какими-то притираниями.

– Встань на колени и подними голову, – сказал он, не глядя на Диму.

Дима мрачно подчинился. Торговец со знанием дела замазал наиболее выдающиеся синяки и кровоподтеки на его физиономии и велел позвать тех двоих, которых Дима вчера вечером попортил во время драки.

Гераклея, небольшой сицилийский портовый город, ослепляла белыми стенами, сплошь исписанными углем и красной краской. Дома стояли к улицам спиной, окнами во дворы. Диму тошнило от голода, духоты и пыли. Как назло, торговец вел их портовыми кварталами, пропахшими рыбой и смолой. Они поднялись по крутой, извилистой улочке, и торговец постучал рукояткой бича в довольно грязную дверь.

Через несколько минут они стояли уже в прохладной полутемной комнате, освещенной через отверстие в потолке. Навстречу им шел человек средних лет, одетый в легкую тунику и легкие сандалии. Внешность его была совершенно стертой: серое лицо, маленькие глазки, чуть отвисшие щеки. Он напомнил Диме завуча их интерната.