Виталий Сертаков - Мастер Лабиринта [СИ]

- Что это за штука?

- Лабиринт. Вы будете там работать. Мастер не любит когда рисуют его, или его людей. Это прямая дорога к тому, чтобы покинуть конкурс.

- Кроме вас? Всех можно рисовать - кроме вас?

- Почему я должна быть исключением? - Дейке прищурилась: от ветра, от дыма - и от неодобрения.

Во время приёма, среди картин я насчитал двенадцать портретов, и на всех - Мария. Плюс рисунок на обороте буклета. Я забыл его в своей комнате. Вот как отец понял, где меня искать.

На крыше дул холодный ветер, и меня начало слегка морозить. Горечь дыма царапнула лёгкие, и я закашлялся.

- Старайся хорошо. - Произнесла Мария Дейке. - Вот и всё.

- Все участники будут стараться. До кровавых мозолей на пальцах. Этого недостаточно, чтобы выиграть.

Мария вдруг развернулась спиной к краю крыши и села на корточки. Неженская, некрасивая и опасная поза.

- Создавай структуру в своих произведениях. - Сказала она жёстко. - Крепкую, как кости святого. Создавай целостность - убирай всё, что можно убрать. Вырезай лишнее, пока у тебя из души не пойдёт кровь. Добивайся ясности восприятия: никакого заумного экспрессионизма или абстракций. Никаких треугольников Кандинского. Ты меня понял?

Звучало как угроза.

Я кивнул.

Вот почему Ксавье со своей идеальной мандалой - не лучший.

- Удерживай композиционный центр. Выбрасывай все красивости. Рисуй так быстро - как можешь. Ещё быстрее. Подчини главное второстепенному - и убирай второстепенное.

Мария затянулась. Выдохнула ментоловый дым вниз:

- Структура, Олег. Она должна быть во всём. В картинах. В набросках. Внутри тебя: в том, как ты ходишь, говоришь, думаешь. Тогда ты станешь первым.

- Агата сказала, что мы должны в первую очередь вынимать внутреннее содержание...

- Ты меня спросил, как он оценивает - а не кто что говорит.

- Вы у него учились?

Золушка встала. Не глядя, завела руку назад и стряхнула пепел. Дёрнула неопределённо головой: это могло быть и «да» и «нет».

- Давно? - Переспросил я.

- Да, Мастер Седек меня обучал. - Акцент, на который я не обращал внимания, жёстко резанул слух.

- Откуда вы родом? Как вы попали к Мастеру?

Я сделал шаг к ней - и это была ошибка. Мария выдернула из мундштука сигарету и швырнула вниз - так, словно это меня хотела сбросить с крыши.

- Никогда больше не подходи ко мне. Никогда не заговаривай со мной. Ты нарушаешь правила.

Чьи правила? Созданные для меня - или для неё?

Но она уже шла прочь, легко прихрамывая.

У двери на лестницу, ведущую с крыши, стоял Фишер.

Они с Марией столкнулись будто упрямые подростки: плечами и бёдрами. Оба - высокие. Но Фишер тощий, неподвижно-опасный. Ветер разметал его пепельные волосы недобрым флагом.

Обмен словами - точно не извинениями. Фишер схватил Дейке за локоть. Мария сбила руку и отшагнула. Я побежал к ним, но женщина ускользнула, её каблуки неровно стучали по лестнице.

- Я доложу Мастеру, что ты носишься в запрещённой зоне. - Фишер схватил он меня за рукав и потянул выходу. Словно мальчишку, пойманного за курением в школьном туалете.

Не очень далеко от истины. Сигарета выпала, Фишер не обратил на неё внимания.

- Почему запрещённая? Здесь открыто, и...

- Умолкни. И шагай.

Если он не врёт - зачем ему врать? - то меня могут выгнать. Почему Мария не сказала, что мне нельзя сюда? Специально?

Фишер отпустил меня на лестнице.

- На урок. Живо.

И развернулся, возвращаясь на крышу.

«Рыбак, одетый в сеть...» - Никакой сети на Фишере я не заметил. Почему Константин его в стихотворение включил?

Впрочем, Фишер больше похож а острозубую нутрию, чем на рыбака.

Если я не знаю правил, если они постоянно их меняют, как же я могу стать лучшим?

Я побежал вниз - догнать Марию Дейке и всё-таки спросить, не она ли Золушка, но лестница уже опустела.

3.3. Вход в Лабиринт

- Вы должны копать до грунта. - Агата расхаживала между нами, заглядывая в лица.

Фредерика медленно кружилась на месте, её руки взлетали, вплетаясь в общий рисунок танца, и падали.

Константин раскачивался в углу, зажав ладонями уши и ритмично бормоча. Ему мешал шум, который извлекала из синтезатора Индия.

У меня от асинхронных аккордов ломило зубы. Одни и те же. Одни и те же, одни и те же. Индия искала гармонию за нагромождением резких больных звуков, её можно было предчувствовать - но, самое раздражающее - не удавалось поймать.

Ксавье рисовал, сложившись над большим листом. Время от времени поднимал голову и буравил меня взглядом, как будто пытался снять кожу. Агата разрешила ему писать мой портрет, а я не смог сказать, что не хочу этого. Каждый его взгляд отвлекал от скетчбука, сбивал сосредоточенность.

- Продолжай, пожалуйста. - Подошла ко мне в очередной раз Агата. - Не останавливайся, не останавливайся.

На границе зрения плавали чёрные пятна, предвещая приступ слепоты. Моим глазам и рукам нужен воздух, а телу - кислород. Тут душно, мы уже много часов в комнате-аквариуме. Или дней? Я потерял ощущение времени. Я пять раз затачивал карандаш ножом, и он стал в два раза короче.

Ничто не мешает отложить линер, сказать, что с меня хватит, встать и уйти. Конечно, в этом случае я проиграю конкурс. Мелочь по сравнению с возможностью отдохнуть.... И совсем не мелочь по сравнению с тем, что что-то происходило. Что-то менялось внутри меня с каждой секундой. Мои рисунки изменялись.

Я должен научиться этому.

В начале урока Агата произнесла лекцию: о том, что большинство людей останавливаются слишком рано. Что если бы они продолжили ещё десяток минут - ещё час - ещё день - перешли через холодную белую пустыню, когда, как кажется, нет ни одного слова и ни одного звука, они бы добыли сокровище. Сокровище, которое не достать иными способами. Клад - он всегда зарыт. И поэтому мы должны «копать до грунта».

Мне никогда не приходила в голову мысль идти дальше. Если тема, которую я разрабатывал, исчерпывала себя - я был доволен завершением и брал новую. Золушка не считается.

Агата заставляла, давила авторитетом взрослого и старшего, (она орала на меня! Два раза.) и мой скетчбук заполняли непривычные фигуры и формы.

Я рисовал окружающие предметы: музыкальные инструменты, шар для гимнастики, стопку книг. Они расслаивались на геометрические примитивы, чтобы собраться другими. Я повторял один и тот же предмет двадцать-тридцать-сорок раз, а когда чувствовал, что передал суть - повторял ещё. Вещи этим очищались. В них что-то менялось. Или во мне менялось. Я не знаю. Казалось, достаточно поставить точку - и в этой точке уже будет всё, что я хочу сказать.

Я пытался передать образ предмета минимумом штрихов - за счёт скорости. Никаких исправлений, только целостность. Это более чем работа глаза. Это работа души.