Виталий Сертаков - Мастер Лабиринта [СИ]

Дверь отворилась, из авто выглянула Лиана и помахала мне рукой.

Я выдохнул от облегчения. Почувствовал, как лицо расплывается в улыбке. Она может увезти меня отсюда. Домой.

- Что ты здесь делаешь? Это здорово, что ты тут... - Выпалил я, подбежав к ней, забыл её поприветствовать. Всё забыл.

- Садись в машину, Олег.

- Да. Я только...

Они же с Андреем уехали. Что она делает среди ночи, под домом Мастера?

Я дёрнулся назад - прочь от неё. Лиана отшвырнула перчатку и выбросила руку вперёд. Как кобра.

Только не ужалила - а тронула.

Лёгкое прикосновение ко лбу, тёплая ласковая рука. Нежная.

Я задохнулся от всепоглощающей нежности.

На Лиане был бежевый костюм - мамин любимый цвет - и я любил её сейчас так же, как любил маму. Чище. В тысячу раз чище и сильнее, чем маму. Она была моей мамой. Моей женщиной. Моей богиней. И чем-то намного-намного-намного большим. Огромным. Ласковым. Всеобъемлющим.

Она была всей любовью мира - я буду счастлив, лёжа у её ног.

Колени подкосились. Круговращение: небо, особняк, угол лабиринта. Жёлтый фонарь отразился трижды - в стёклах автомобиля, в луже у колеса, в глазах Лианы.

Всё стало тьмой. Тёплой любящей красноватой тьмой. Не той, что выпивает разум, лишая света. Другой. Тьмой, в которой тепло и безопасно, тьмой, которая мой дом и мой мир. Весь мир - моя богиня, и я завернут в неё. Согретый, сытый, спокойный. Убаюканный сердцем мамы.

Глава 4 Ловцы жемчуга

4. 1. Знакомство с Саградовым

Странный такой сон. Без образов, только ощущение, что все хорошо. Даже пробуждение - как в первый день весны, предвещающий светлое и славное.

В первом дне весны было холодно.

Надо мной покачивался серый потолок, а от меня удалялась знакомая спина с широкими плечами и точёной талией. Я приподнялся на локте, но чтобы сесть, пришлось долго ждать, пока комната перестанет кружиться.

Доктор Девидофф осторожно, как что-то очень ядовитое, складывала в мусорный пакет крохотные цветные склянки. Она опять была в коже: чёрный корсет поверх небесно-синей блузы, кожаная юбка-пенал и ботфорты на высоченных каблуках. Лазурная лента перехватывала длинные волосы в мягкий хвост. Склянки позвякивали.

Меня знобило потому, что я лежал голый под простыней. Рядом доктор мертвецов. Я умер?

Видение вынырнуло из памяти: как женщина вскрывает меня, словно большой белый пакет. Зубы сами собой клацнули.

Но я не в «Мёртвой голове». Здесь пахло жилым помещением, а не химией и медикаментами. К тому же тело болело. Руки, лицо, но больше всего - ключица и область почек.

Я содрогнулся, вспомнив свисающую с ладоней кожу. Обе моих руки перетягивали десятки слоёв бинта. Я потянул край завязки, чтобы посмотреть.

- Если ты это сделаешь - я тебя скручу. - Предупредила ровно Девидофф. В карих глазах женщины полыхнули алые искры: - Не лезь под бандаж.

- Не лезу я.

Сон выпил краски из вчерашнего дня. Я вспомнил урок Агаты, разбивающий мир на геометрические узоры. Золушку... то есть Марию на крыше. Фишер, который что-то от неё хотел, а я помешал. Экскурсию в лабиринт. Темноту и нечто, что волокло меня к себе, в центр лабиринта.

Вина, как лезвие воткнулась в живот. Я бросил там Фредерику. Я бросил Фредерику в лабиринте.

- Который сейчас час? - Может быть, я успею назад? Может, ничего страшного с ней не случилось? - Я долго спал?

- Утро уже. Сколько нужно - столько спал. Одевайся, с тобой хотят поховорить. - Девидофф кивнула на кресло, где лежали мои брюки и не моя рубашка. Опустила пакет со склянками в контейнер и закупорила его.

Доктор выглядела усталой: веки, подведённые золотым, опухли, уголки уверенного яркого рта опустились.

Я коснулся ключицы, бока. Кончики пальцев, свободные от бинтов, нащупали швы и горячие опухшие участки кожи.

Рядом в лотке на столике, высилась гора окровавленной ваты и использованных хирургической нити. И ещё пузырьки с кровью. Я поспешил отвести взгляд.

Вместо благодарности я задохнулся острым, как кипяток, смущением. Девидофф видела меня голым. Снимала с меня одежду, чистила уже закрывшиеся раны от грязи, бинтовала.

- Так какой у тебя штамм? - Спросила «между прочим« доктор.

Я вновь глянул на кровь. И вновь отвернулся. Тут достаточно, чтобы провести анализ и определить без моего ответа.

- А12-ЄКС-20-68.

Девидофф задрала вверх острую бровь:

- Тебе... четырнадцать?

- Шестнадцать!... скоро.

- ... вообще не тот. Но сходство есть...

- Вы не сможете использовать выделенные нанниты. - Предупредил я. - Это только для зародышей. И компания...

Девидофф фыркнула. Подошла и сдёрнула с меня простынь.

- Не смейте так...! - Я схватил простынь и потянул назад, она треснула и разошлась разрывом.

- Фставай и одефайся. Он не любит ждать.

- Да отвернитесь вы! - Жар прилил к щекам, к шее. Чувствуя, что краснею, я ещё больше смутился. - Кто не любит?

- Никто не любит. - Девидофф не отвернулась. Наоборот, села в свободное кресло, закинув ногу за ногу и положив руки на подлокотники. С любопытством энтомолога, который поспорил с другим энтомологом, наблюдала, как я пытаюсь встать.

Меня здорово шатало. На руках и ногах алели длинные красные следы - как от царапин. Но это было неважно. Важно было понять, что менее оскорбительно: повернуться к ней фронтом или в профиль, пока я одеваюсь.

Я дошагал до кресла, на котором была разложена одежда, схватил её и спрятался за спинкой.

Недоставало белья, носков, туфель, куртки:

- А...м.. мои.... где?

- Да. Буду фсем ходить и рассказывать, что ты без трусоф, кофбой.

Я поспешно натянул брюки. Ниже колен их словно ножницами искромсали, и на бёдрах появилось несколько мелких разрезов, открывающих кожу.

Рубашка была в зелёную клетку, большой на меня - и чужой. Я окаменел, держа её и не зная, как поступить - бросить и бежать мыть руки, или аккуратно положить на место. Хотелось отшвырнуть.

Мне нельзя надевать чужую одежду. Её же, наверняка, даже не ариста, а какое-нибудь мясо носило.

- Или буду. Ходить. Рассказывать. Всем.- Произнесла медленно Девидофф. Угрожающе: - Одевайся.

- Это не моя.

- Тфоя ушла в рфанье. Будешь демонстрировать нам сфой мускулистый торс?

Я обхватил себя руками, прикрывая решётку рёбер.

- Я н-не могу.

Ну не могу. Она же чужая. Она пахнет стиральным порошком - но все равно её носили. Я это знаю. Моё тело это знает. Моё дэ, которым я так глупо рискую, это знает.

Я стоял и конфузился. И был не готов к тому, что произошло дальше.

Девидофф шагнула ко мне. Схватила с кресла рубашку и силой впихнула мои руки в рукава чужой одежды. Развернула, и вытолкнула меня из комнаты. За спиной щёлкнул замок.

Я вывернулся из рубашки и, аккуратно сложив, оставил её на подоконнике узкого окна. Солнечные лучи, проникая через витражи, установленные вместо стёкол, раскрашивали пол и ряд дверей в зелёные и синие треугольники. На полу стояли глиняные вазы всех форм и размеров, в которых цвели фиалки и деревья-бонсай. Из-за ближайшей приоткрытой двери влажно и прохладно пахло землёй.