Р. Бэккер - Тьма прежних времен

Теперь он был наедине с дунианином, и большей опасности он себе представить не мог.

— Эти люди, — спросил Келлхус, — почему они пропустили тебя?

Найюр осторожно взглянул на него. «Он начинает с мелочей, чтобы потом беспрепятственно проскользнуть в мое сердце!»

— Таков наш обычай. Все племена совершают сезонные набеги на империю.

— Почему?

— По многим причинам. Ради рабов. Ради добычи. Но в первую очередь как священнодействие.

— Священнодействие?

— Мы — Народ Войны. Наш бог умер, убит людьми Трех Морей. Наше дело — мстить за него.

Найюр поймал себя на том, что жалеет об этом ответе. Внешне он казался безобидным, но Найюр впервые сообразил, как много этот факт говорит о Народе, а значит, и о нем самом. «Для этого человека мелочей не бывает!» Любая деталь, любое слово в руках этого чужеземца оборачивались ножом.

— Но как можно поклоняться тому, кто мертв? — продолжал расспрашивать дунианин.

«Молчи, не отвечай!» — подумал Найюр, но против собственной воли объяснил:

— Смерть сильнее человека. Ей и следует поклоняться.

— Но ведь смерть…

— Вопросы задаю я! — перебил его Найюр. — Почему тебя послали убить твоего отца?

— Об этом тебе следовало бы спросить до того, как ты заключил со мной сделку, — лукаво улыбнулся Келлхус.

Найюр подавил желание улыбнуться, понимая, что дунианин рассчитывал вызвать именно такую реакцию.

— Почему это? — возразил он. — Без меня тебе не пересечь степь живым. Пока мы не минуем горы Хетанты, ты мой. До тех пор я еще могу передумать.

— Но если чужеземцу не пересечь степь в одиночку, как же тогда сумел спастись мой отец?

У Найюра волоски на руках встали дыбом, но он подумал: «Хороший вопрос. Он напомнил мне о вероломстве вашего рода».

— Моэнгхус был хитер. Он тайком покрыл свои руки шрамами, но скрывал это под одеждой. После того как он убил моего отца, а утемоты, повинуясь данному слову, вынуждены были его отпустить, он обрил лицо и выкрасил волосы в черный цвет. Поскольку он умел говорить, как будто был одним из Народа, он просто пересек степь, притворившись утемотом, едущим на поклонение. Глаза у него были достаточно светлые…

Потом Найюр добавил:

— А как ты думаешь, отчего я запретил тебе носить одежду, пока ты был в плену?

— А кто дал ему краску?

У Найюра едва не остановилось сердце.

— Я.

Дунианин только кивнул и отвернулся, обводя взглядом унылый горизонт. Найюр поймал себя на том, что смотрит в ту же сторону, куда и он.

— Я был одержим! — рявкнул он. — Одержим демоном!

— И в самом деле, — ответил Келлхус, снова обернувшись к нему. В глазах его было сострадание, но голос его был суров, как голос скюльвенда. — Мой отец вселился в тебя.

И Найюр поймал себя на том, что жаждет услышать то, что скажет ему этот человек. «Ты можешь мне помочь. Ты мудр…»

Снова! Этот колдун снова повторяет тот же трюк! Направляет разговор в нужную ему сторону. Овладевает движениями его души. Точно змея, проверяющая на ощупь один вход за другим. Слабость за слабостью. «Вон из моего сердца!»

— Почему тебя послали убить твоего отца? — осведомился Найюр, хватаясь за этот оставшийся без ответа вопрос как за свидетельство нечеловеческих глубин этого поединка. Найюр понял, что это и впрямь поединок. Он не разговаривает с этим человеком — он сражается с ним. «Я обменяюсь ножами!»

Дунианин посмотрел на него с любопытством, словно устав от бессмысленной подозрительности. Новая уловка…

— Потому что мой отец меня призвал, — загадочно ответил он.

— А это повод для убийства?

— Дуниане оставались сокрыты от мира две тысячи лет и предпочли бы оставаться сокрытыми до скончания веков, если бы могли. Но тридцать один год тому назад, когда я был еще ребенком, нас обнаружила банда шранков. Шранков мы уничтожили без труда, однако из предосторожности мой отец был отправлен в леса, чтобы выяснить, насколько велика опасность, что нас найдут. Когда он вернулся несколько месяцев спустя, было решено, что его надлежит изгнать. Он был запятнан, он сделался угрозой для нашей миссии. Миновало три десятилетия, и считалось, что он погиб.

Дунианин нахмурился.

— Но он вернулся к нам, вернулся самым беспрецедентным образом. Он послал нам сны.

— Колдовство, — сказал Найюр.

Дунианин кивнул.

— Да. Хотя тогда мы этого не знали. Мы знали одно: чистота нашей изоляции нарушена, и источник этого загрязнения надлежит найти и ликвидировать.

Найюр изучал профиль своего спутника, который мягко покачивался в такт легкому галопу коня.

— Так ты ассасин.

— Да.

Видя, что Найюр молчит, Келлхус продолжал:

— Ты мне не веришь.

А как он может ему верить? Как можно верить человеку, который никогда не разговаривает по-настоящему, который всегда только направляет и управляет, бесконечно управляет и направляет?

— Я тебе не верю.

Келлхус снова отвернулся, глядя на расстилающиеся вокруг серо-зеленые равнины. Путники миновали холмистые пастбища куоатов и теперь ехали через внутренние плоскогорья Джиюнати. Если не считать небольшого ручья впереди и жидкого частокола кустарников и тополей вдоль его глубокого русла, здешние равнины были голы и безлики, как просторы океана. Только небо, полное облаков, похожих на плывущие горы, обладало глубиной.

— Дуниане, — сказал Келлхус, немного помолчав, — препоручили себя Логосу, который вы зовете разумом или интеллектом. Мы ищем абсолютного знания, свободного течения мысли. Мысли всех людей возникают из тьмы. Если ты действительно представляешь собой движения твоей собственной души и причина этих движений предшествует тебе, как ты можешь считать свои мысли своими собственными? Как ты можешь быть чем-то иным, кроме как рабом тьмы, что была до тебя? И только Логос позволяет облегчить это рабство. Только знание источников мысли и действия позволяет нам овладеть собственными мыслями и поступками, сбросить иго обстоятельств. И только дуниане обладают таким знанием, степняк. Мир пребывает в забытьи, порабощенный собственным невежеством. И только дуниане бодрствуют. А Моэнгхус, мой отец, угрожает этому.

Мысли, возникающие из тьмы? Найюр знал, что это правда — быть может, лучше любого другого. Его терзали мысли, которые не могли быть его собственными. Сколько раз, ударив одну из своих жен, он смотрел на ноющую ладонь и думал: «Кто заставил меня это сделать? Кто?»

Но это было неважно.

— Я не потому не верю тебе, — сказал Найюр, подумав: «Это он уже и так знает». Он понимал, что дунианин читает его так же легко, как человек из Народа читает настроение своего стада.

Келлхус, словно увидев эту его мысль, сказал:

— Ты не веришь, что сына могли послать убить отца.