Р. Бэккер - Тьма прежних времен

Старый советник прокашлялся. Конфас знал, что у Скеаоса в избытке особого чиновничьего мужества, позволяющего сопротивляться вышестоящим, но если доходило до прямого противостояния, тут старик был слабоват.

Неудивительно, что дядя так его ценит!

— Если Элеазар отвергнет договор? — переспросил Скеаос. — Ну, тогда император откажет ему в провизии, как и остальным.

— А если шрайя потребует, чтобы дядя все-таки снабдил их провизией?

— К тому времени войско простецов наверняка погибнет — по крайней мере, мы так… предполагаем. Майтанет станет прежде всего беспокоиться не о провизии, а о том, кто будет командовать войском.

— И кто же будет им командовать?

Конфас выстреливал один вопрос за другим, как на допросе. Старик начинал выглядеть загнанным.

— В-вы. Л-лев Кийута.

— А что он за это попросит?

— Д-договор. Клятву, что все старые провинции будут возвращены.

— Так значит, все дядины планы держатся на мне, не так ли?

— Д-да, господин главнокомандующий…

— Так ответь же мне, дорогой мой Скеаос, с чего бы вдруг моему дяде вздумалось не приглашать меня — меня! — на свою встречу с Багряными Шпилями?

Главный советник замедлил шаг, глядя на цветочные завитки на коврах под ногами. Он ничего не ответил, только принялся ломать руки.

Конфас усмехнулся волчьей усмешкой.

— Ты ведь солгал только что, верно, Скеаос? Вопрос о том, следует ли мне присутствовать на встрече с Элеазаром, даже не возникал, не так ли?

Старик не ответил. Конфас схватил его за плечи и заглянул ему в лицо.

— Может, мне стоит спросить об этом у дяди?

Скеаос какой-то миг смотрел ему в глаза, потом отвел взгляд.

— Нет, — ответил он. — Не стоит.

Конфас разжал руки и вспотевшими ладонями расправил смявшееся шелковое одеяние советника.

— Какую игру ты ведешь, а, Скеаос? Ты рассчитываешь, что, задевая мое тщеславие, тебе удастся подтолкнуть меня к каким-то действиям против дяди? Против моего императора? Ты пытаешься побудить меня к мятежу?

Советник ужаснулся.

— Нет-нет! Что вы! Я знаю, я старый дурак, но мои дни сочтены. Я радуюсь жизни, отпущенной мне богами. Радуюсь сладким плодам, которые я вкушал, и великим людям, с которыми я был знаком. Я радуюсь даже тому — как ни трудно будет вам в это поверить, — что прожил достаточно долго, чтобы увидеть вас в расцвете вашей славы! Но этот план вашего дяди — добиться того, чтобы Священное воинство потерпело поражение!.. Священная война! Я боюсь за свою душу, Икурей Конфас. За душу!

Конфас был ошеломлен настолько, что напрочь забыл о своем гневе. Он предполагал, что инсинуации Скеаоса — очередная дядюшкина проверка, соответственно и среагировал. Мысль о том, что старый дурень мог действовать по собственной инициативе, даже не приходила ему в голову. Сколько лет Скеаос и дядюшка казались разными воплощениями одной общей воли!

— Клянусь богами, Скеаос… Неужто Майтанет заворожил и тебя тоже?

Главный советник покачал головой.

— Нет. Мне безразличен Майтанет — мне и Шайме-то безразличен, если уж на то пошло… Вам не понять. Вы еще слишком молоды. Молодые не понимают, что такое жизнь на самом деле: лезвие ножа, такое же тонкое, как вдохи, которые ее отмеряют. И глубину ей придает отнюдь не память. Моих воспоминаний хватит на десятерых, и тем не менее дни мои так же тонки и прозрачны, как промасленное полотно, которым бедняки затягивают окна в своих домах. Нет, глубину жизни придает будущее. Без будущего, без горизонта надежд или угроз наша жизнь не имеет смысла. Только будущее действительно реально, Конфас. А у меня будущего нет, если я не примирюсь с богами.

Конфас фыркнул.

— Да все я понимаю, Скеаос! Ты говоришь как истинный Икурей. Как там сказал поэт Гиргалла? «Любая любовь начинается с собственной шкуры» — ну, или души в данном случае. Но, с другой стороны, я всегда считал, что то и другое взаимозаменяемо.

— Так вы понимаете? В самом деле?

Конфас действительно все понял, и куда лучше, чем мог себе представить Скеаос. Его бабка. Скеаос в сговоре с его бабкой. Он даже, словно наяву, услышал ее голос: «Ты должен изводить их обоих, Скеаос. Настраивай их друг против друга. Конфас теперь увлечен безумной идеей моего сына, но скоро это пройдет. Вот погоди немного, сам увидишь. Он еще прибежит к нам, и тогда мы все вместе вынудим Ксерия отказаться от этого безумного плана!»

А может, старая шлюха сделала Скеаоса своим любовником? Конфас пришел к выводу, что это вполне возможно, и поморщился, представив себе, как это выглядит. «Как сушеная слива, трахающаяся с сучком!» — подумал он.

— Вы с моей бабушкой, — сказал он, — надеетесь спасти Священную войну от моего дяди. Затея похвальная, если не считать того, что она граничит с предательством. Бабушку я еще понимаю, но ты, Скеаос? Ты ведь знаешь, на что способен Икурей Ксерий III, если в нем проснется подозрительность! Тебе не кажется, что пытаться настроить меня против него таким образом довольно опрометчиво?

— Но он прислушивается к вашим словам! И, что еще важнее, вы ему необходимы!

— Может, оно и так… Но в любом случае это несущественно. Может, вашим старческим желудкам его еда и кажется непропеченной, но как по мне, Скеаос, мой дядюшка устроил настоящий пир, и я лично не намерен отказываться от угощения!

Как Конфас ни презирал своего дядю, он не мог не признать, что предоставить провизию Кальмемунису и тому сброду, что потащился за ним, было ходом не менее блестящим, чем все, что он сам предпринимал на поле битвы. Священное воинство простецов будет уничтожено язычниками, и империя одним ударом заставит шрайю присмиреть — возможно даже, вынудит его приказать оставшимся Людям Бивня подписать Имперский Договор — и одновременно продемонстрирует фаним, что дом Икуреев свою часть сделки выполнил честно. Договор обеспечит легитимность любых военных действий, которые империя может предпринять против Людей Бивня, чтобы вернуть себе утраченные провинции, а сделка с язычниками гарантирует, что такие военные действия не встретят особого сопротивления, — когда придет время.

Какой план! И притом разработанный не Скеаосом, а самим дядей! Как ни задевало это Конфаса, старого Скеаоса должно было задевать еще сильнее.

— Речь идет не о пире, — возразил Скеаос, — а о цене этого пира! Вы же понимаете!

Конфас несколько долгих секунд пристально изучал главного советника. Ему подумалось, что есть все-таки нечто удивительно жалкое в том, что этот человек вступил в сговор с его бабушкой: они как двое нищих, насмехающихся над теми, кто слишком беден, чтобы подать больше медяка.

— Империя? Восстановленная империя? — холодно переспросил он. — Полагаю, ценой будет твоя душа, Скеаос.