Р. Бэккер - Тьма прежних времен

И дрожащей рукой дописал под словом «Майтанет»:

«Это он убил тебя, дорогой мой мальчик? Или все-таки я?»

Ахкеймион отмахнулся от этих мыслей. Сожалениями Инрау не поможешь, а нытьем и жалостью к себе — и подавно. Если же он хочет почтить память ученика, отомстить за него — для этого нужно воспользоваться чем-то из того, что есть на этой схеме. «Я ему не отец. Надо быть тем, кто я есть: шпионом».

Ахкеймион часто рисовал такие схемы — не потому, что боялся что-нибудь забыть, скорее, опасался упустить из виду что-то существенное. Он давно обнаружил, что наглядное изображение связей всегда приводит на ум еще какие-то возможные связи. Более того, в прошлом это простое упражнение нередко давало ему ценный путеводитель для дальнейших изысканий. Однако эта схема принципиально отличалась от тех: вместо отдельных людей и их связей в каких-то мелких интригах здесь была представлена расстановка сил Великих фракций в Священной войне. Масштаб этой тайны и того, что было поставлено на кон, намного превосходил все, с чем Ахкеймиону приходилось сталкиваться до сих пор… если не считать его снов.

У адепта перехватило дыхание.

«Неужели это преддверие второго Армагеддона? Возможно ли такое?»

Взгляд Ахкеймиона невольно вернулся к слову «Консульт», стоящему отдельно, в уголке. Он осознал, что схема уже принесла свои первые плоды. Если Консульт действительно до сих пор продолжает орудовать в Трех Морях, они не могут не иметь отношения к происходящему. Но тогда где они могут скрываться?

И он перевел взгляд на слово «МАЙТАНЕТ».

Ахкеймион отхлебнул еще чаю. «Кто ты, а, друг мой? Как бы мне выяснить, кто ты такой?»

Возможно, ему следует вернуться в Сумну. Возможно, получится помириться с Эсменет — авось она простит дурака за его дурацкую гордость. По крайней мере, он убедится, что с ней…

Ахкеймион поспешно отставил свою надтреснутую чашку, схватил перо и дописал между «Майтанетом» и «Священным воинством»:

И как он сразу про него не подумал?

Встретив Пройаса на ступенях у ног шрайи, Ахкеймион понял, что принц сделался одним из немногих доверенных лиц Майтанета. Это Ахкеймиона не удивило. За те годы, что прошли после обучения, Пройас стал просто одержим благочестием. В отличие от Инрау, который пришел в Тысячу Храмов, чтобы лучше служить, Пройас пришел к Бивню и Последнему Пророку, чтобы лучше судить, — по крайней мере, так казалось Ахкеймиону. Ему до сих пор было больно вспоминать о последнем письме Пройаса, том, которое положило конец их немногословной переписке.

«Знаешь ли ты, что больше всего терзает меня при мысли о тебе, бывший наставник? Даже не то, что ты — нечестивец, а то, что я когда-то любил нечестивца».

Возможен ли обратный путь после таких резких слов? Но Ахкеймион знал, что обратный путь найти необходимо. Нужно преодолеть пропасть, что пролегла между ними, и не потому, что он до сих пор любит Пройаса — выдающиеся люди часто внушают подобную любовь, — а потому, что ему необходимо найти подход к Майтанету. Ему нужны ответы на его вопросы — чтобы успокоить свое сердце и, возможно, спасти мир.

Ох, как посмеялся бы над ним Пройас, если бы Ахкеймион сказал ему… Неудивительно, что все Три Моря считают адептов Завета безумцами!

Ахкеймион встал и вылил в затухающий костерок остатки чая. В последний раз взглянул на свою схему, обратил внимание на пустые места и задался праздным вопросом, чем бы можно было их заполнить.

Потом собрал вещи, навьючил мула и продолжил свое одинокое путешествие. Мимо тянулась однообразная Судика: холмы, холмы, каменистая земля…

Эсменет брела сквозь сумрак вместе с другими людьми, сердце у нее отчаянно колотилось. Она ощущала у себя над головой колеблющуюся необъятность ворот Шкур, как будто то был молот, который рок на протяжении веков держал занесенным в ожидании ее бегства. Она окидывала взглядом лица попутчиков, но видела только усталость и скуку. Для них выход из города, казалось, не представлял собой ничего особенного. Наверное, эти люди каждый день сбегают из Сумны…

В какой-то дурацкий момент Эсменет обнаружила, что боится за собственный страх. Если бегство из Сумны ничего не значит, не говорит ли это о том, что весь мир — тюрьма?

А потом она внезапно обнаружила, что смаргивает слезы, выступившие на глазах от яркого солнечного света. Она остановилась, посмотрела на светло-коричневые башни, вздымающиеся над головой. Потом оглянулась назад и перевела дух, не обращая внимания на брань тех, кто шел следом за ней. По обе стороны темной пасти ворот лениво стояли солдаты. Они оглядывали тех, кто входил в город, но вопросов не задавали. Со всех сторон теснились пешеходы, всадники и повозки. По обе стороны дороги тянулась редкая цепочка торговок съестным, надеявшихся заработать на чьем-нибудь внезапно проснувшемся аппетите.

А потом Эсменет увидела то, что прежде было лишь туманной полосой на горизонте, местами проступающей за высоким кольцом стен Сумны: поля и луга, по-зимнему блеклые, уходящие в бесконечную даль. А еще она увидела солнце, предвечернее солнце, растекшееся над землей, словно вода.

У нее над ухом щелкнул бич, и Эсменет отскочила в сторону. Мимо проскрипела телега, влекомая унылыми волами. Погонщик беззубо улыбнулся ей.

Эсменет взглянула на тыльную сторону кисти своей левой руки, там была зеленоватая татуировка. Знак ее племени. Знак Гиерры — хотя она и не была жрицей. Шрайские чиновники настаивали на том, чтобы все блудницы накалывали пародии священных татуировок, которыми украшают руки храмовых проституток. Почему — никто не знал. Наверное, чтобы лучше дурить голову себе, думая, что богам можно задурить голову. Но тут, за стенами, вне угрозы шрайского закона, эта татуировка выглядела совсем иначе.

Она подумала было окликнуть погонщика, но его телега проехала мимо, и ее взгляд притянула к себе дорога, которая уходила за горизонт, рассекая надвое неровные поля, прямая, как полоса цемента между разбитыми кирпичами.

«Гиерра милостивая, что же я делаю?»

Вот перед ней лежит дорога. Ахкеймион как-то раз сказал ей, что дорога — будто веревка, привязанная ему на шею: если он не следует за ней, она начинает душить. Сейчас Эсменет было жаль, что она не испытывает подобных чувств. Если бы ее тянуло к какой-то цели — она бы еще поняла. Но ей дорога казалась откосом, и при этом довольно крутым. От одного взгляда на нее начинала кружиться голова.

«Дура ты, дура! Это же всего лишь дорога!»

Она уже тысячу раз все продумала. Чего же она теперь испугалась?

Она никому не жена. Ее кошелек — вот он, у нее между ног. Будет по дороге в Момемн «торговать персиками», как выражаются солдаты. Возможно, мужчины и находятся посередине между женщиной и Богом, но когда им приспичит, они делаются голоднее зверя.