Мария Ринард - Учиться бывает опасно

Тем временем на экране начали появляться силуэты. Немного смутные, непонятные, но приобретающие четкость с каждым мигом. Вот появились мужчина и женщина. Лица их пока смыты, но видно, что девушка (да, именно девушка, так как стало видно, что она молода) держит на руках сверток. Похоже, это ребеночек. Мужчина обнимает ее правой рукой, а левой гладит малышку по щеке. Какая милая семейная картина. Но кто эти люди, и что этим самым мне хотели сказать?

Стоило задать вопрос, как вдруг картина приобрела четкость, и я увидела… своих родителей! Так значит ребенок на руках — это я!

Глаза непроизвольно защипало от увиденного. Боги, мамочка, как я по тебе скучаю. Ты совсем не изменилась за десять лет — до того момента, когда я видела тебя последний раз. Все те же вьющиеся русые волосы, те же мягкие, добрые, понимающие и такие любимые глаза зеленоватого цвета; та же улыбка — такая счастливая в этот миг. Не помню момента, чтобы я хоть когда-нибудь видела тебя хмурой или плачущей. Всегда такая веселая, добродушная, легкая в общении…. Если бы ты знала, как мне тебя не хватает.

А отец? Я уже и не помню, когда последний раз видела его таким счастливым и жизнерадостным! Сколько себя помню, после смерти мамы он ни разу не улыбнулся. По крайней мере, при мне. Для десятилетнего ребенка это было жестким и суровым испытанием. В раз лишится и мамы, и папы. Я чувствовала себя сиротой при живом отце. Да, отец все еще жив, но всю жизнь у меня складывалось впечатление, что он живет, как робот. Делает все механически, потому что так НАДО! А получает ли он при этом хоть какое-нибудь удовольствие или удовлетворение, вопрос второстепенный и, кажется, совсем для него неважный. А теперь представьте, какого мне было? Даже няни и гувернантки, нанимаемые отцом, чтобы меньше уделять мне внимания, были не милыми и улыбчивыми, как должно быть, а суровыми. Пришла позже намеченного? Опоздала? Разбила вазу или съела больше сладкого, чем можно? Наказание! Ремень, угол или простой подзатыльник — разницы никакой.

Да, детство было у меня не из легких, особенно, когда отец решил взяться за мое образование. Но, честно говоря, я была рада, когда он хотя бы таким образом, но находился со мной чаще, чем до этого. Лишь бы ему угодить, порадовать его и заставить улыбнуться, я учила все, что он говорил. Зубрила ночами, за обедом, в свободное время. Мое усердие ему приходилось по душе, но все равно заставить его улыбнуться…. Нет, этого я не добилась. Со временем он стал более жестким, властным, требовательным.

В общем, результат на лицо — я сбежала. Правда, когда появился Илато, стало куда веселее. Я нашла родную душу, с которой могла говорить начистоту практически обо всем. Да, он не знает всей правды о моем детстве, но этого и не нужно. Нечего ворошить прошлое: все равно его не пережить еще раз, не исправить ошибки.

Но зачем мне показали мои, по-видимому, одни из самых первых воспоминаний, которые я даже и не помню из-за своего возраста? В чем смысл? Словно картина моих счастливых родителей сможет мне чем-то помочь! Лишь душу разбередила. Я ведь так до конца и не смирилась.

Тем временем, картинка резко поменялась, словно сменили карточку. Было так же изображено мое счастливое детство, а именно тот момент, когда я училась кататься на велосипеде. Помню, я тогда так сильно разбила коленки… Счастливые детские воспоминания.

Вот картинка снова сменилась. Мы сидим в кафе и едим мороженое. Мне тогда было лет восемь по времяисчислению Солара. Помню, что в тот дин я познакомилась с Димой — моим лучшим другом того времени. Как жаль, что нам пришлось расстаться. И ведь даже не узнать, как сложилась его судьба.

Так. Прочь грустные воспоминания!

Картинка с кафе исчезла, а вместо нее появился наш дом — кирпичный, двухэтажный. Помню, что я в качестве комнаты забрала себе чердак, ведь он был таким большим, просторным, светлым. Я всегда просыпалась с первыми лучами солнца. Родители еще спят, а я уже бегу, толком не одевшись и не умывшись, выгуливать Джию — нашу собаку. Мы с ней носились по двору (благо перед домом была широкая площадка), пугали прилетающих птиц, играли в догонялки, а потом приходили к завтраку такие чумазые-чумазые, что мама только глубоко вздыхала, глядя на нас, при этом понимающе улыбаясь. Как же мне не хватает тех времен!

Изображение дома исчезло, а на его место поставили… тот роковой дин. Слезы, которые я уже давно не сдерживала, позволяя им скатываться по своим щекам, хлынули с новой силой. Только на этот раз не от счастья, а от горя. Безутешного. Горького. С которым я так и не смирилась.

Говорят, что время лечит. Нужно лишь потерпеть, пережить этот несчастный момент, забыться. Главное — отвлечься: уйти, к примеру, полностью в работу; не думать о плохом, не вспоминать о случившимся, не корить себя, думая, что ты мог что-то сделать, исправить, предотвратить…. Но, честно говоря, я в этом не уверена. Время совсем не лечит. Оно затягивает рану, уменьшает боль, приносит некоторое смирение и даже в некотором роде апатию. До определенного момента. Стоит только случиться чему-то, что напомнит об этом (вот как мне сейчас), то рана открывается, все чувства возвращаются, словно плотину прорвало, и весь этот поток эмоций накрывает тебя с головой, да так, что кажется, будто ты сейчас захлебнешься, не выдержав эмоциональной нагрузки. Именно это чувство я сейчас и ощутила во всей красе.

На экране была изображена сцена, где мы стоим у… у портала. Мы должны были отправиться на Солар. Но в структуре портала, который работал исправно не одно столетие в нашем роду, произошли технические неполадки. Мы с отцом перешли, а мама…. А маму развеяло на атомы в пространстве. Все, что от нее осталось, это кулон в виде древа, заключенного в круг. Древо жизни. Наша семейная реликвия. Теперь я ношу (или носила?) ее всегда. Не снимая.

Но к чему мне эти воспоминания? Зачем мне их показали? Наверняка не для того, чтобы открыть старую рану. Или это просто сознание со мной играет, пока я в отключке? Так значит, есть шанс, что я не мертва? Что мое тело не заберут для опытов и экспериментов? Что ж, это, безусловно, радует, но могли бы не показывать последнюю картину! И вообще, как мне ее могли показать, если мне запрещено об этом думать, ведь это — семейная тайна. У каждой семьи свои скелеты в склепе, а вот у нас — межмировой портал. Так! Все, хватит! Об этом нельзя думать! Забыли. Где блок, когда он так нужен? И как мне отсюда выйти?

Словно в ответ на мои мысли, экран с проектором мгновенно исчезли, а на их место поставили дверь. Обычную такую, деревянную. Смущало лишь то, что замок был не типичный. Ну, вот где я возьму ключ от амбарного замка? И что там, за этой дверью? Выход? Но куда? В иной мир или в сознание? Что ж, если я буду стоять на месте, я ничего не узнаю, так что вперед, как говорится. Не дрейфить!