Вера Камша - Довод Королей

Все. Магия свое дело сделала. Теперь придется действовать руками.

Роман подошел к лежащим и положил ладонь Тэноллиана на сердце брата, а затем вынул кинжал и вскрыл вену. На белой рубахе кровь показалась особенно красной. В глазах обреченного бился смертный ужас, но Нэо не позволил себе отвернуться, хотя у него было какое-то время, чтобы посмотреть на закат. Сын Астена молча смотрел, как капля за каплей вытекает жизнь из того, кто предал и погубил своего брата и сюзерена. Может быть, для луцианских Перворожденных последнее не было столь уж важным, но Роман был частью Тарры, где верность государю ценилась превыше верности богам, которых не было. Грудь Эльрагилла была залита чужой кровью, но белый, слепой камень на руке владыки начал розоветь, словно бы впитывая вытекающую чужую жизнь. А камень Тэнолиана светлел. Это было медленно, страшно медленно, но действовать быстрее значило подвергать Эльрагилла ненужной опасности, и Роман выбрал меньшее из зол. Продлить мучение палача и предателя ради спасения жертвы было справедливым, но справедливость тоже бывает жестокой.

Когда цвет камней сравнялся, в Долину Света пришла ночь. Хвала Звездному Лебедю, Тэноллиан впал в беспамятство, и Роман больше не видел его взгляда. Правильные черты предателя приобрели горькое величие, присущее мраморным надгробиям. Кровь все еще сочилась из рассеченной вены. В крови были оба брата, крови было много, по крайней мере так казалось убийце, не отрывавшему взгляда от пульсирующих камней. Вот оно! Оба стали одинаково алыми. Роман сорвал браслет с руки Эльрагилла и одновременно всадил кинжал в сердце Тэноллиана, освобождая обоих. Одного от заклятья, другого от агонии.

2892 год от В.И.

15-й день месяца Дракона.

Арция. Мунт

Черные атэвские львы, как и тысячу лет назад, взирали вечными глазами на людскую суету. Горожане, непривычно важные и взволнованные, сидели на своих скамьях, разглядывая торопливо входящих в зал аристократов. Поскольку на завтра была назначена Большая Присяга, все высшие нобили были в Мунте, и нижние скамьи пестрели бархатом, парчой и атласом. Оноре Два-носа, страшно волнуясь, наблюдал, как герцоги и графы занимали свои места. Вот вошел Рогге-Стэнье и его нахальная супруга, оглянулись в поисках знакомых и важно проследовали к скамье в первом ряду. Несколько баронов с фронтерской границы, даже в Мунте не расстававшиеся с легкими доспехами, проводили их презрительным взглядом, но вынуждены были сесть сзади. Гордо неся красивые головы, вошли многочисленные братья, мужья сестер и кузены вдовствующей королевы, среди которых особенно выделялся Жорес. За ними, опираясь на руку брата, вошла и сама Элеонора, рядом с которой хромал протектор в простом черном плаще. За Александром, как пришитый, двигался Рафаэль Кэрна.

Протектор подождал, пока королева-мать опустится в специальное кресло, и поднялся на возвышение. Голос, который в случае необходимости перекрывал шум боя, наполнил Львиный Зал.

– Господа выборные! Вы, пользуясь свои правом, созвали Генеральные Штаты. Мы слушаем вас.

Оноре Два-носа покраснел, потом побледнел и начал спускаться вниз. Он знал, что ему нужно пройти ровно четырнадцать ступеней, но бедняге показалось, что их четырнадцать тысяч, и он никогда не спустится, а потом не поднимется наверх. Наконец он оказался рядом с протектором, поклонился и онемел.

– Мы слушаем вас, почтеннейший, – Александр говорил негромко и мягко, но в голосе его все равно прорывалась сила, – говорите.

Два-носа сглотнул и выпалил:

– Монсигнор, я... Я никогда бы не осмелился, но это важно. Ко мне пришел священник... Почтенный человек, и он рассказал... показал... Доказал такое... Я и почтеннейший Тенар Кай, старейшина цеха оружейников, и почтеннейший Натан Каберье, старейшина цеха ювелиров и златошвеев, и почтеннейший Филипп Пуат, старейшина цеха меховщиков... Мы решили...

– Что он мямлит? – презрительная реплика Аганна, прозвучавшая в тишине, подействовала на Оноре, как шпоры на лошадь. Глаза предводителя поваров и трактирщиков мстительно сверкнули, и он связно и коротко отчеканил:

– Выборные Мунта созвали Генеральные Штаты для того, чтобы сообщить: юный Филипп не имеет прав на корону.

– Что?! – чей-то истерический выкрик утонул в общем гуле. Кто-то вскочил с места, кто-то, наоборот, сидел, как пришитый, кто-то кричал, кто-то шептался с соседом. Взбешенная Элеонора чего-то требовала, топая ногой, но разобрать в поднявшемся гаме слова было невозможно. Первым опомнился протектор, властно поднявший руку.

– Тише, – каким-то непостижимым образом его услышали и замолчали. Александр Тагэре сохранил спокойствие, но на высоких скулах проступило подобие румянца. – То, что вы сказали, почтеннейший, немыслимо.

– Но это так, – упрямо буркнул Два-носа, – священник отец Поль здесь.

– Пусть он выйдет сюда и скажет то, что знает.

Отец Поль, старенький и седенький, уже торопливо спускался вниз, путаясь в складках облачения. Александру показалось, что он видел клирика и раньше, но вспомнить, где и когда, не мог. Несомненно, это было очень, очень давно.

Священник поднялся на коронный помост и, помаргивая слезящимися старческими глазками, повернулся к Александру.

– Монсигнор, я не мог взять грех на душу. Пока был жив король, я молчал, ибо он, несмотря на свои грехи, был законным королем. Я надеялся, что меня минует чаша сия, что я умру много раньше Филиппа Тагэре и перед смертью передам свою тайну на исповеди своему собрату, и уже он будет решать, что делать. Но судьбе было угодно, чтобы я, недостойный служитель божий, сам исполнил тяжелый долг.

– О каком долге вы говорите, святой отец?

– Я, – неожиданно просто сказал клирик, – служил в приходе Святого Андрэ Ланжского, и в 16-й день месяца Вепря 2869 года обвенчал Филиппа Тагэре и юную Клотильду Лагар, а в 2870 году в присутствии обоих родителей окрестил их дочь Маргариту.

Таким образом, брак Филиппа Тагэре и Элеоноры Гризье является недействительным, так как Филипп уже был женат, и жена его жива доныне. Значит, прижитые королем и его сожительницей дети, – священник горестно вздохнул, – являются незаконными и не могут наследовать корону.

– Это ложь, – крик Элеоноры был надсадным и отчаянным, – ложь! Этот человек подкуплен... Его подослали!!!

– Увы, дочь моя, – как-то так вышло, что дребезжащий старческий тенорок перекрыл вопли разъяренной женщины, как невзрачная степная лошаденка легко обходит статного, породистого коня, – то, что я сказал, истина, как бы ни горька она была для тебя. Я не мог допустить, чтоб корону Анхеля носил бастард. У меня есть доказательства. Есть запись в церковной книге, заверенная подписью и печатью Филиппа, есть его письма мне, Клотильде и Маргарите, при необходимости можно спросить их самих. Я знаю, где они.