Вера Камша - Кровь Заката

Проклятый

Это была другая женщина. Светловолосая, высокая, с серыми глазами, ничем не напоминающая оставившую его возлюбленную. Она протянула ему оба Перстня, и это было концом. Циа не придет. Она ушла навсегда, а он надеялся, что она одумается. Она и раньше, случалось, злилась и убегала, а потом возвращалась, еще более страстная и пленительная. Он сам виноват, он не должен был подвергать ее такому испытанию: отдать ей Кольцо Адены и сказать, что он отказывает ей в такой малости, как корона. Но как он мог даже ради нее зачеркнуть всю свою прежнюю жизнь? Да, он виноват, но не перед Циалой, а перед Ларэном, которого подвел, хотя, возможно, еще не поздно. А может, эта женщина пришла от Ции? Может, та не смогла прийти? И он спросил, презирая самого себя: «Где Циала?» – спросил, хоть и не должен был это делать, – если знает, скажет сама, а если нет, то зачем спрашивать. Эрасти не думал ни о том, как эта женщина здесь оказалась, ни о том, что означают ее по меньшей мере странные слова. Она назвала себя, но он уловил лишь слово «Тарска». Циа родилась именно там, хотя выросла в Мунте. Женщина молчала, и Эрасти, презирая самого себя, повторил свой вопрос. Светловолосая могла ничего не знать, могла сказать, что Циа его оставила, что она сейчас с другим, но то, что он услышал, оказалось еще страшнее.

– Циала умерла, – назвавшаяся Герикой, похоже, жалела его, но лгать сочла излишним.

– Умерла? Как? Когда? Она просила вас разыскать меня… – Не она, а вы сами… Мы нашли Черное Кольцо…

В любое другое время эти слова его бы потрясли. Найти талисман Ларэна можно было, лишь если мир окажется на пороге самого страшного, но в этот миг Эрасти Церна был только мужчиной, потерявшим возлюбленную, ничего другого он просто не слышал. И светловолосая это поняла. Больше она о Кольце не говорила.

– Эрасти… – Он поднял сразу ставшие пустыми глаза. – Я понимаю, что для вас она умерла сейчас, но для внешнего мира прошло полторы тысячи лет. После того, как она… заперла вас здесь, она вернулась в Арцию и была избрана Архипастырем. Циала правила Церковью более пятидесяти лет, потом умерла и была причислена к лику святых, так же, как и вы…

Сказанное не сразу дошло до него. Полторы тысячи лет? Но ведь прошло не больше года. Циа ушла от него поздней весной, а сейчас как раз зацветает сирень… Правила и умерла? Более пятидесяти лет… Но этого не может, не должно быть… Эта женщина сумасшедшая, а возможно, это он сошел с ума, или ему снится страшный сон, хотя снов он не видит уже давно, с того самого мгновенья, когда очнулся на руках у высокого золотоволосого незнакомца, сказавшего ему, что его срок еще не настал…

Эстель Оскора

Больше всего я ненавидела свою беспомощность. Нет, речь отнюдь не шла о том, что я не могла создавать и уничтожать миры и ниспровергать богов и чудовищ, без этого вполне можно обойтись. Беспомощность – это видеть то, что ты не можешь исправить, что тебя не касается, но от чего тебе мучительно грустно. Я не могла помочь Эрасти. И никто не мог. Ни боги, ни эльфы, ни люди. Он любил Циалу, какой бы недостойной она ни была. Любил, несмотря на предательства, на очевидную лживость и жестокость. Любил и ждал. А вместо нее пришла я, отобрав последнее, что у него оставалось, – надежду и это самое ожидание. Для Эрасти прошло около года, откуда он мог знать, что снаружи время стремительно мчалось вперед, что за это время успели загореться новые звезды, что его любимая Арция стояла на пороге гибели, а отыскать его стало вопросом жизни и смерти миллионов живых существ.

Наверное, он был великим магом, куда более сильным, чем я или Эмзар, но в этот момент он был всего лишь человеком, на которого свалилось горе. Я понимала его, потому что любила. Мне повезло, Рене не знал, что значит предательство и подлость. И мне не повезло, потому что он пожертвовал собой ради Тарры…

Раньше мне казалось, что главное – найти Эрасти, и я нашла его, но чем дольше я на него смотрела, тем пасмурнее становилось у меня на душе. Мои слова, похоже, его сломали, он превратился в какой-то комок боли и недоумения. Я была рядом, но Церна меня не видел, он вообще ничего не видел, утонув в страшном открытии. Предавшая его женщина умерла полторы тысячи лет назад, и даже боги, даже те, кто рискуют играть с миром мертвых, не в состоянии ее вернуть. Время беспощадно. Если в первые мгновения, даже годы можно схватиться и со Смертью (я сама как-то вытащила с Серых Равнин человека, которому было еще рано уходить), то по прошествии стольких лет Циала для него потеряна навсегда. Он даже отомстить ей не сможет, хотя непохоже, чтоб он и раньше мог на это решиться. Эрасти был одержим этой женщиной, а она одержима своими камнями, вернее, самой собой. Потому что Рубины не могли из ничего создать зависть, властолюбие, ненависть, бессердечность. Они могли лишь усилить эти качества, ускорить превращение человека в холодное существо, видящее только свою цель и ради нее идущее по чужим жизням и сердцам…

Циала или не умела любить, или любила и потерпела в этой любви поражение, став смертельно опасной для всех, кто оказался на ее пути. Теперь ее нет, но даже память об этой женщине и та превратилась в угрозу для Тарры, она словно бы вернулась и встала у меня на пути. Потому что пока Эрасти одержим Циалой, он не вспомнит ни о Тарре, ни о Пророчестве…

2862 год от В.И.

26-й день месяца Сирены.

Морской тракт

Анастазия ехала в Эльту не без волнения. И дело было не только в том, что она впервые за несколько лет покинула Фей-Вэйю. Девушка была назначена наперсницей герцогини Тагэре, а на севере к циалианским сестрам относились, мягко говоря, настороженно. Сама же Эстела даже не считала нужным скрывать свою ненависть, но Архипастырь сказал, а конклав подтвердил. Отныне все владетельные сигноры должны иметь сестру-наперсницу, это освобождает их от необходимости исповедоваться священнику-мужчине. Бланкиссима Агриппина не говорила об этом вслух, да и зачем говорить о том, о чем все и так знают. Слишком часто духовные дочери становились близки со своими пастырями!

Это ли послужило последней каплей или что другое, но Архипастырь (а вернее, кардинал Орест) был непреклонен. И вот теперь сестра Анастазия, почти забывшая, что некогда она носила имя Соланж Ноар, ехала на север к Эстеле Тагэре.

Бланкиссима Агриппина полагала, что Анастазия, которая была всего на несколько лет младше герцогини и которая росла в отцовском замке, сможет переломить упорное недоверие герцогини к сестрам. Как оно возникло, Сола не знала. Что-то произошло между дочерью графа ре Фло и Ее Иносенсией, что-то, из-за чего Эстелу спешно отослали из обители. Было в этой тайне нечто неприятное и постыдное.