Вера Камша - Лик Победы

Рогатая огненная стрела пропорола безоблачное небо и вонзилась в белый ствол. Пламя охватило мертвую ель раньше, чем до земли долетел удар грома. Дерево полыхнуло, залив поляну странным, тревожным светом, и ему ответили четыре вспышки. Огонь с победным ржаньем взмыл вверх, молотя в воздухе огненными копытами. Четыре багровых жеребца, оторвавшись от воющих костров, бросились к четырем кобылам.

– Лэйе Астрапэ! Саидери!

Он не понимал, что прокричал светловолосый, и одновременно понимал. Откуда-то взялся Дракко. Несмотря на ночную скачку, конь был свеж и весел, Робер ухватился за растрепанную гриву и оказался в седле. Охотники один за другим вскакивали на коней. Стройный юноша, чем-то похожий на Ворона, поднес к губам янтарный рог, над поляной зазвенела странная песня, древняя и гордая, как сама ночь.

– Эгда ра Отония! Эгда ра Кэртиэн!

Конь предводителя сорвался с места, и кавалькада рванулась в сверкающую бездну, Робер завертел головой, но не увидел ни пылающей ели, ни пегих тварей, ни пламенных жеребцов, только золотую вьюгу, частью которой стали они с Дракко.

Золото листьев, золото пламени, золото плащей и конских тел, древняя песня и полет сквозь осенние звезды! Дракко мчался бок о бок с предводителем, под ногами коней пела дорога, в лицо бил ветер, он был жив, свободен и пьян от жизни и свободы; пьян и счастлив, потому что эта скачка и была счастьем, невозможным, невероятным, неожиданным. В сумасшедшей ночи звенело «Эвоэ, лэйе Астрапэ!», трубили рога, кричали ловчие птицы, торжествующе выл ветер, и с ним сливались волчьи голоса, оповещая мир о том, что пришла осень.

Они мчались, не разбирая дороги, кони топтали осеннее золото, перелетали через ручьи и реки, вновь неслись по лунной тропе. Робер полной грудью вдыхал пахнущий дымом и опавшей листвой воздух, не загадывая о грядущем и почти ничего не помня, – только где-то на самом краю сознания билась мысль о Клементе, а летящие навстречу искры казались глазами Лауренсии.

Мысли скользили, как паутинки, слишком легкие, чтобы причинить боль, и слишком заметные, чтобы забыть об осени, а охота мчалась по сжатым полям и ржавым перелескам. Вдали и сбоку мелькали огоньки, показалась и исчезла большая вода, в которой дрожала окруженная ледяным ореолом луна, а в небе смеялся ее двойник, за которым они и гнались. Сколько это продолжалось? Вряд ли долго, ведь даже лучшая лошадь не вынесет подобного бега, а Дракко и так досталось.

Скоро все кончится, и он проснется в чужом доме среди чужих людей. Только бы не забыть об этом полете, о том, как мчится навстречу земля, а с безоблачного неба бьют невозможные лиловые молнии. Иноходец не знал, откуда пришли его спутники и что ожидает его самого, но разве это важно, когда поет охотничий рог и ржут обгоняющие время кони… Вечно мчаться, не разбирая дороги, не знать ни прошлого, ни будущего, а лишь бег, стремительный и неукротимый! Если и есть под этими звездами счастье, то это или любовь, или вечная погоня!

Он навеки запомнит эту скачку, начавшуюся ужасом, перетекшим в дикую, неистовую радость, к которой примешивалась боль проигранной любви и последней утраты. Мэллит и Лауренсия, золото и зелень, чужое золото и ушедшая весна…

Кони мчались все тем же бешеным наметом, но небо неумолимо светлело, предвещая рассвет. Потускневшая луна ушла за горизонт, счастье догорало, подергиваясь пеплом неизбежности. Сумрак над дальними холмами стал прозрачным, горизонт окрасился кровью, в полыхающем небе закружились птицы. Куда они скачут? Чем закончится этот бег? Рассветными Садами? Закатом? Почему утреннее пламя – благо и награда, а вечернее – кара за грехи, не все ли равно, в каком огне сгореть??

Впереди что-то замаячило. Башня! Та самая, из снов. Охота повернула прямо к ней. Значит, все-таки Закат, ну и пусть! Он не свернет, не отступится, не предаст своих спутников, они приняли его к себе, и он их до последнего вздоха, до последней мысли.

Над острыми зубцами кружили черные птицы. Скоро он поднимется на площадку, кого он там встретит? Эгмонта? Адгемара? Рамиро-Предателя? Древних демонов? Самого Леворукого?

Дракко не выдержал гонки и начал отставать. Сначала незаметно, потом сильнее и сильнее. Страх грядущей потери вынудил Робера пришпорить коня. Дракко безропотно бросился вперед, это было преступлением: он и так бежал всю ночь; пусть это четырежды сон, подлость и во сне остается подлостью. А спутники мчались вперед, к башне, не замечая, что один из них отстает. Робер закричал, но его не услышали.

Рассветный ветер взъерошил золотистые волосы предводителя, с его плеча сорвался и взмыл ввысь ловчий ястреб, смешавшись с кружащей в небе стаей. Теперь охота мчалась не по дороге, а по воздуху, поднимаясь выше и выше. Дальше гнаться за мечтой не имело смысла, Робер осадил коня, и в тот же миг люди и лошади рассыпались золотыми искрами, нет, не искрами – стихающий на глазах ветер кружил пронизанные солнцем листья, заметая дорогу золотом и багрянцем, а впереди на пологом холме маячил замок.

Светлые стены, шестнадцать башенок, разлапистый каштан у моста, каштан, на котором он так часто сидел в детстве… Эпинэ! Лэйе Астрапэ, как?!

Робер опустил глаза и увидел измученного Дракко. Полумориск с трудом держался на ногах, у него не было сил даже застонать. Будь все бредом и сном, пусть даже предсмертным, но издеваться над лошадью он не станет. Робер соскочил на землю и принялся торопливо обтирать взмокшего жеребца сухой травой, а перед глазами все еще мчались Осенние Всадники.

Дракко благодарно фыркнул, Робер обнял коня, вдыхая запах увядающей гербы [73]. Дальше он поведет Дракко в поводу. Пока они дойдут до ворот, конь остынет, его можно будет напоить… Напоить коня и поднять на башне флаг. Наследник Повелителей Молний вернулся домой. Или умер, а за коваными воротами его ждут то ли Рассветные Сады, то ли закатное пламя. Дом… Он ведь может быть и адом, и раем…

Заявись он в родимый замок ночью, решил бы, что его приняли за выходца. Во всяком случае, физиономия у старика Роже была именно такая.

– Роже, – Робер постарался не обращать внимания на побледневшее лицо, – не узнаешь?

– Сударь! – выдохнул бедняга. – Живой!

– Пока, – уточнил Иноходец. – Возьми Дракко.

– Хорош, – старик расплылся в восхищенной улыбке.

– Не то слово. Я успел?

– Сударь? – Роже выпучил и без того рачьи глаза еще больше.

– Как дед?

– Ой, – брови Роже подскочили до середины лба, – да ведь его почитай два месяца, как схоронили.

Два месяца? Сколько же шло письмо?! И когда б он добрался, если б не Золотая Ночь?