Дмитрий Казаков - Ночь судьбы

Помолчали. Но неутомимый человек не мог сидеть в покое. Лицо его было напряжено, глаза блестели любопытством. Наконец, оно вырвалось вопросом, туманным, но от этого не менее острым:

– А откуда вообще взялся этот ритуал?

– Ты разве не спрашивал об этом Родомиста? – ответил вопросом Бран.

– Спрашивал, – хмуро отозвался человек. – И он сказал, что знания о Ночи Судьбы пришли к нам прямо от Творца. Зачем он нужен – никто не знает. А первая Ночь Судьбы состоялась в тысяча девятьсот...

– Двадцатом, – закончил Бран. – Верно. Но у нас думают немного по-другому. Что это отбор, отбор самых лучших разумных созданий Творца, появившихся в данном Цикле. Из Храма возвращается самый недостойный из кандидатов, а остальные обретают покой в месте, где смерти нет.

– Значит ты – самый недостойный? – спросил Терик, недоверчиво хлопая ресницами.

– Да, и надеюсь вновь оказаться недостойным, – кивнул альв. – А выгоды, что получает Племя вышедшего, это помощь, чтобы оно могло вырастить более достойных кандидатов.

Когда Мбома закончил переводить, над поляной повисла напряженная тишина. Но Бран не дал змее раздумий свить гнездо в сердцах соседей. Сказал значительно:

– Думаю, что многое сможет рассказать Костук. Ведь он маг, осиянный Даром!

Костук вздрогнул, когда Мбома перевел вопрос альва. С новым интересом взглянул на Хорта, человека с удвоенным количеством тотемов. С виду прост, словно кожаный ремень, но таит много загадок. Такого в воде не утопишь и в огне не сожжешь.

– Много мудрости – много печали, – начал маг издалека. Говорить не хотелось, но скрывать что-то от тех, кто завтра наверняка погибнет, казалось преступлением. – А мудрость о Ночи Судьбы, воистину, способна величиной затмить небо и охватить землю.

Пауза пришлась кстати. Мбома повторил сказанное на языке цвергов, а Бран перевел на людское наречие. Хоть звучали чужие слова странно, что-то знакомое чудилось в них магу, привыкшему складывать стихи.

– Мы не записываем прошлое, подобно вам, – продолжил Костук. – Записана у нас лишь «Книга Даров». Предания древности передаются изустно, и все, что знали отцы наши и деды, знаем и мы. Выбор пришел в мир в один год с Незримой Смертью, который на севере называют годом Катастрофы. Но никто не ведал о Ночи Судьбы долгое время, и лишь к названному уже году маги разных Племен прозрели почти одновременно. Почему? Я не знаю, и, как маг, могу лишь предполагать. Произошли изменения в Силе. Сила стала иной после прихода Незримой Смерти, и изменение это закончилось как раз к тысяча девятьсот двадцатому году.

Вновь пауза, вновь журчит чужая речь. Как воспринимают ее слушатели, можно судить по состоянию тотемов. Зверинец вокруг человека невозмутим. Нового Хорт почти ничего не узнает, судя по всему. Гологоловый южанин в изумлении – что может ведать простой купец о Силе? Волк и Собака владыки Эрина внимательно слушают, но спокойны. Недоумение написано на лице медведистого северянина, такое же, как и на морде его тотема. Карие глаза смотрят строго, вопрошающе. Островитянин застыл в напряженном ожидании, надеясь уловить среди речи для всех что-то важное именно для себя.

От разглядывания собеседников Костука отвлекло вежливое покашливание.

– Прошу прощения, задумался, – сказал Костук и увидел понимающую улыбку на лице Брана. – После каждой Ночи Судьбы потоки Силы перераспределяются, меняют свое течение по всему миру. Поэтому ночь смены Цикла тяжела для магов. Но, если Ночь Судьбы два раза подряд выигрывает одно и то же Племя, то перераспределения не происходит. И мы думаем, что Ночь Судьбы – способ Творца узнать: какое из его Племен, его детей, более всего нуждается в поддержке. И оценивает он пришедших в Храм не по меркам смертных. Если Остр... эээ, альвы выиграли два раза подряд, значит это нужно Творцу. Он не хочет гибели ни одного из Семи Племен и, таким образом, ее не допускает, придавая дополнительных сил слабейшему.

Едва умолкли голоса добровольных переводчиков, все заговорили разом. Хорт молчал. Смутные видения мелькали в голове, мешали сосредоточиться. Когда он вернулся к реальности, то обнаружил, что говорит островитянин, а Бран переводит:

– У нас, на Островах, считают, что Творец не знал точно, каким должен быть смертный и посему сотворил семь народов, а не один. И, дав нам вырасти и окрепнуть, создал Ночь Судьбы, дабы оценить, кто лучше, кто хуже. Почти две тысячи лет прошло к тому моменту от Творения – достаточный срок. Все мы разные, и среди нас выбирает Творец лучший народ, и не может выбрать. Но каждый выигравший наполняет чашу жребия своего Племени. Чья чаша окажется тяжелее к моменту гибели мира в шестнадцать тысяч триста восемьдесят четвертом году, тот народ и возродится в новом, лучшем мире.

Едва закончил Истарх, взял слово Мбома:

– Я не маг, и знаю мало. Но у нас болтают, что Ночь Судьбы...

– Так где же истина? – перебил Хорт.

– Истина в том, что нужно ложиться спать, – сказал Бран резко. – И что в свежую голову придут гораздо более ценные мысли, чем в сонную.

Ночь прошла, сменилась утром. Ожидание тянулось невыносимо. Мбома весь извелся, глядя, как медленно, немощным старцем, солнце передвигается по небосводу. Пытался заняться чем-либо, но состязания по стрельбе, которые затеял Бран, его не увлекли. Спать не получалось, вот и ходил бывший купец по острову, яростно пиная встречающиеся сучья.

Когда вернулся на поляну, то застал знакомую картину – пылающий костер и поджаривающиеся птичьи тушки. Запах тек ошеломительный, вызывая спазмы в желудке. Собранные плоды громоздились кучей, маня аппетитными розовыми боками.

Только Мбома собрался присесть, как земля зашаталась. Словно волна прошла по острову. Очертания мира на миг расплылись в глазах, Мбома принялся испуганно озираться – и увидел Храм,

Там, где совсем недавно шумела роща особенно высоких деревьев, теперь высилось здание настолько прекрасное, что у Мбома перехватило дух. Девятиступенчатая пирамида возносилась к небесам гордо и величественно. Нижний ярус чернел, подобно головешке, дальнейшие семь повторяли по цвету радугу, от фиолетового до красного, а самый верхний ярус сиял невозможной, неземной белизной.

Вокруг темнело, и чем темнее становилось небо, тем ярче светились стены Храма. Мбома силой усадили к костру, и даже жуя, он не мог оторвать глаз от нерукотворного строения.

После трапезы Бран сказал:

– Простимся!

– Зачем? – недоуменно спросил Мбома.

– Скоро зайдет солнце, откроются Врата, для каждого свои, и мы никогда более не увидимся.

Мбома пожал руку высокому альву, затем остальным. Когда ладонь его утонула в лапище Терика, земля содрогнулась еще раз. Вихрь промчался над деревьями, заставив листья зашептаться в ужасе.