Дмитрий Казаков - Истребитель магов

Бог поднял ладонь и очень медленно согнул указательный палец.

Харальд дернулся, силясь сдержать крик. В голову словно залили расплавленный металл. Боль, казалось, сочилась из каждой поры, входила в грудь со вдохом и покидала её с выдохом, обдирая горло острыми краями. Каждый удар сердца отдавался судорогами по всему телу.

Бог разогнул палец. Боль исчезла. Харальд обнаружил, что стоит мокрый от пота, словно после купания.

– Это самая меньшая степень боли, которую я готов тебе причинить. – Старец взирал спокойно и даже ласково, точно дед на расшалившегося внука, которого надо слегка отшлепать по попке. – Так что не противодействуй мне. А сейчас – спи.

Он согнул другой палец.

У Харальда подогнулись ноги, а веки просто рухнули, словно к ним привязали груз. Мягкой и тяжелой подушкой навалилась усталость, он уснул прежде, чем голова его коснулась травы.

– Эй, парень, подвезти тебя? – Крестьянин в грязной одежде придержал лошадь, и телега, груженная пустыми бочками, сбавила ход.

– Спасибо, сам дойду, – вежливо ответил Харальд. Быть рядом с людьми ему хотелось меньше всего.

– Ну как знаешь. – Крестьянин стегнул кнутом неказистую лошаденку, та добавила ходу, и телега, грохоча и подпрыгивая, укатила вперед.

Харальд невольно втянул чистый воздух поглубже, стремясь прочистить горло.

Вдоль дороги стоял начинающий пробуждаться от спячки лес. На ветвях можно было разглядеть крошечные зеленые бутоны – раскрывающиеся почки, и запах молодой зелени ласкал ноздри. Из небес, из жаркой и светлой синевы, лилась ликующая песня жаворонка. Последние остатки зимы стыдливо прятались от солнца по тенистым оврагам, чернели от злости и потихоньку умирали, орошая землю и готовя её к лету.

Над миром царила весна. Пришел суматошный и яркий месяц апрель, когда жизнь пробуждается в самом чахлом теле, даже у древних старцев чуть ярче блестят глаза, когда в природе царит любовь.

И только Харальд, идущий по пустынной дороге, не ощущал себя живым. Тело полнилось силой, ни малейшего недомогания не было в нем, а вот чувства умерли, смерзлись под коркой вечного льда.

Он шел на восток, опираясь на посох с раздвоенной вершиной. Одежда на нем была старой и поношенной, котомка за спиной. Но он не обращал внимания на такие мелочи, спал, когда уставал, ел, когда был голоден, а остальное время шагал, размеренно и неторопливо, и взгляд его был словно намертво прикован к желтой ленте тракта.

Последнее, что сохранила его память, – жуткая боль, возникшая из-за движения пальца божества, и мертвое тело давнего друга, лежащее на свежей зеленой траве.

Где он провел зиму, вспомнить не получалось Словно вдруг стал медведем, проспал холода, а проснулся идущим по дороге, тянущейся на восход солнца.

И ещё был голос, голос изнутри. Мягкий и спокойный, он приказывал, и не повиноваться значило подвергнуть себя пытке, худшей, чем могли бы причинить все палачи земли. Ведь кто как не тот, кто исцеляет, может знать все болезненные точки тела?

Пока приказы были простыми и четкими: идти на восток, в город Бабиль И он шел, отмеряя версту за верстой старыми, стоптанными сапогами

Безумие больше не мучило его. Исчезла жажда убийства, ненависть к магам – как и предсказывал Свенельд. Да и зачем они теперь, если слуга Больного Бога нужен ему в новом качестве?

В каком именно – Харальд мог только гадать. Он знал, что сможет вылечить болезнь, почти любую, догадывался, что может наслать хворь. Припомнилось, как, спасаясь от погони, вызвал у охраны Владетеля приступ поноса.

Меча больше не было у пояса, и Харальд об этом, к собственному удивлению, не жалел. Понимание того, что более убивать не придется, вызывало мучительное, тяжелое облегчение.

Дорога раздвоилась. Один путь уводил чуть на север от искомого направления, другой – на юг. Харальд на миг замер, прикрыл глаза. Под веками, из темноты выплыл черно-зеленый круг, и тихий голос прошептал словно в самое ухо: «Налево!»

Открыв глаза, Харальд свернул на северную дорогу.

Слуга Больного Бога шел к Бабилю. Самым коротким путем.

Бьерн, атаман Оружейной дружины, проснулся оттого, что рядом с домом заржала лошадь. Несколько мгновений он полежал, наслаждаясь покоем, но солнечный свет вовсю лился из окна, говоря, что время не раннее, и Бьерн решил, что пора вставать.

Неспешно облачился, дернул за шнурок, давая слугам знать, что можно подавать завтрак. В глубине дома мягко звякнул колокольчик, и атаман, прозванный Золотым за умение зарабатывать и страсть к роскоши, величественно направился в трапезную.

Он занял дом на Оружейной улице три дня назад, после того как предыдущий атаман погиб в дурацкой уличной сваре. К новому положению Бьерн привыкнуть не успел, и полученные привилегии, вроде хорошего дома, слуг и возможности распоряжаться, доставляли ему удовольствие большее, нежели ранее сражения, пиво и женщины.

Он спустился в трапезную и уселся за стол, вдыхая аппетитные запахи – жареного мяса, свежего хлеба и приготовленной на сале яичницы. К столу атамана также подавали вино.

Завтракал он в одиночестве. Трапеза настроила мысли на благодушный лад, и распорядок дел на день сам собой выстроился в голове атамана. Первым из них несомненно будет месть наглецам, поднявшим руку на предыдущего главу дружины. А для этого надо…

Возникший рядом юноша – один из посыльных – отвлек Бьерна от размышлений.

– Что такое? – спросил атаман, и в его басе послышались нотки гнева.

Посыльный спокойно ответил:

– Встречи с вами просит один из членов дружины, Харальд по прозванию Младший.

– Не знаю такого, – зло буркнул атаман, но из-за стола поднялся. Любой воин из дружины может требовать встречи с атаманом в любое время ночи или дня, и отказа в такой просьбе быть не может.

– Проводи его в комнату для бесед, – приказал Бьерн, чувствуя, как набитое брюхо тянет к земле. Беседовать с приблудой, который точно не голосовал на состоявшихся три дня назад выборах, не хотелось.

Тяжко вздохнув, атаман проследовал к лестнице. Обычные дощатые стены, тесанные и лаженные на совесть, вызывали у него недовольство. Разве это достойное жилище для атамана, под чьей рукой несколько сотен воинов? Он как-то забыл, что приказывать, точно родовитый, не имеет права, и в комнату, где ждал его посетитель, прибыл в весьма дурном состоянии духа.

Харальд Младший оказался действительно молод, не старше тридцати. Стройная фигура, светлые волосы, свободно падающие на плечи, щетина на подбородке, особенно выделяющаяся на фоне загоревшей кожи.

Обтрепанная одежда (Бьерн про себя скривился) и… И атаман поначалу не поверил себе и ещё раз осмотрел гостя: и никакого меча! Даже кинжала нет. Вот это действительно необычно. Наемник, даже оставшись без штанов, ни за что не придет к атаману безоружным. Это знак его ремесла, и бросить оружие – все равно что сапожнику бросить молоток, а портному – ножницы…