Андрей Попов - Охотничий пес (СИ)

Иен находился прямо над узилищем Тартара, в который давно уже не верил.

Он судорожно встал на колени и принялся зачитывать молитву, тщась припомнить текст, который давно не повторял. Вокруг него наползал угрожающий сумрак, жаждущий заграбастать его с потрохами и вечность высасывать из его грешившей души терпкие соки мучений.

Зажмуриваясь, он просил Бога-Первоотца всего живого смилостивься над ним.

Он чуял морскую воду, слышал отдаленный крик альбатросов, его плотно закрытые веки лизнул блеклый свет ущербной луны. Он открыл глаза и обнаружил себя в эпицентре разразившейся метели по пояс в наметенном снегу, в черном небе едва сияла, закутанная в снежную дымку, убывающая луна. Северный ветер бил по розовевшим от холода щекам. Иен приподнялся и в раскорячку поплелся в никуда по бугристым сугробам арктической пустыни. Снежная мошкара одаривала его оплеухой за оплеухой, заставляя прятать лицо дрожащими от холода пальцами. Пройдя всего несколько метров, он завалился на колени, не в силах противится галдящему ветру.

Он попытался откопать снежный холм, думая, что обнаружит внизу почву.

Но нет.

Под покрывалом замерзшей воды был все тот же пол, горящий изнутри малиновой мглой, а за ним болтыхающиеся мертвецы.

Иен чувствовал слезы на глазах, они тотчас затвердевали бисером на его ресницах.

- Я должен убраться отсюда! - закричал он, но его голос утоп в реве бурана.

Вьюга насмешливо дудела кларнетным воем, затекая в его покрасневшие уши.

Он шел, проваливаясь в снежные дюны, впереди замаячили, увитые белой глазурью лунного отсвета, горные пики. Он узнал их с первого взгляд, и у него екнуло под сердцем. Он был в нескольких днях пути от Цвейке-Махани.

Но как такое возможно?

Ему пришлось поднажать, выбившись из последних сил, чтобы скорее добраться до гор. Каждый рваный шаг приближал его к подножью скалы, с которой в далеком прошлом он обнюхивал свое маленькое королевство, свой маленький мир, сотканный из тоненьких нитей паутины запахов соленого моря, экскрементов хохочущих альбатросов, потрохов и жира тюленей и рыбы. Серо-свинцовые скалы укоризненно смотрели на него сверху вниз, а он, превозмогая зимнюю стужу, пробирался сквозь снежный вихрь, тяжело дыша, и пар клубился у него изо рта. Бриллиантовый иней коркой нарос на одежде и посеребрил ему волосы. Еще долго Иен поднимался к скалам, давным-давно задубев, но он не чувствовал приближения смерти, а потому он продолжал идти по снежным дюнам навстречу своему полузабытому сну. Откуда-то слева до него донесся звук и запахи моря, но, сколько бы он не вглядывался в запорошенную снегом тьму, до самого горизонта тянулась платиновая пустыня. Единожды ему причудился гогот альбатросов и запахи их гнездований. Дудящая кларнетами, метель безжалостно метала его из стороны в сторону, засыпая лицо мушками снега. Истерзанную непогодой кожу барабанили булавочные уколы озорных снежинок, он не чувствовал ног, рук, не чувствовал своего лица от хлесткого шквала.

Наконец-то, он добрался.

На дне пищевода у него зашевелился червивый ворох, когда он начал думать, а что ж ему делать дальше? Ответом ему стала уродливая расщелина у подножья горы, к ней он и направился. Спрятавшись в этой расщелине, он привалился спиной к стене заледенелой пещеры, с тем чтобы немного отдохнуть и вовсе задремал, внюхиваясь в запахи почвы, мха и пещерного камня. Неугомонная стихия продолжала бушевать где-то снаружи, Иен забился глубже внутрь горы, где было вырвиглазно темно.

Несколько раз он снова и снова пытался молиться, с трудом вспоминая правильные слова, а по его щекам ветвистыми ручьями текли слезы.

В очередной раз, проснувшись от ужаснейших видений, он плакал, слезы застывали на его щеках звездным следом. Мерзлый воздух жег раненное от кашля горло. В конце концов, его нос окончательно заложило, и он утратил единственного спутника - обоняние, оставшись один на один со зловещим роком в преддверии адского котла.

Несколько безынтересных дней (он вычислил по фазам еле видной луны), Иен жил в заледенелой пещере, питаясь каким-то безвкусным мхом. Систематически он выбирался из убежища наружу и готов был поспорить на что угодно, что видел в отдалении какую-то движущуюся фигуру, крупнее человеческой. Он прятался в расщелину, как напуганный и брошенный ребенок, и это пробуждало в нем воспоминания...

Посреди этой грохочущей пустыни марианского чистилища, времени поразмыслить над своей жизнью, у него было в достатке, в смиренном ожидании лучафэровой гончей, которое может продлиться годы или даже века...

Желтоватое грязное небо возникло над ним, в нем проглядывала блеклая луна, точно занесенная песком. Над плоскими крышами Каерфеллских многоэтажек пронесся шелест невидимых крыльев ветра. Оживленный гомон мегаполиса стоял под его болтающимися ногами, а он, точно Бог на облаке, сидел на карнизе небоскреба Секретария, и с усмешкой наблюдал за сумасбродным мегаполисом, пышущим разнообразием жизни.

Струи выхлопов поднимались снизу и несли с собой беспричинное беспокойство.

Беспокойство принадлежало многомиллионному населению города, проживающему сломя голову и без оглядки в несмолкаемой суматохе столицы империи свои никчемные жизни. Отсюда, с высоты четырнадцатого этажа, он наблюдал весь город как на блюдечке. Внизу беспрестанно рябил живой ковер человеческих макушек, и с наступлением жаркой ночи народу на обширных улицах не убавится.

В Каерфелле движение никогда не останавливалось.

Иен опасно поддался вперед, сидя на самом пяточке карниза, стиснутый вепрями из темной бронзы по оба плеча, чтобы получше разглядеть эспланаду, раскинувшеюся перед мраморными ступеньками здания тайной полиции. За его спиной плясали подхваченные ветром через раскрытое окно кипенные занавески.

- Все сидишь? - раздался мелодичный голос откуда-то сзади.

Пугливые голуби, услышав голос незнакомки, разлетелись прочь, раскидывая перья.

- Да, - бескомпромиссно ответил семнадцатилетний он.

После выдержанной паузы, они ее конек, Анна сказала:

- Профессор Шольц очень ругалась, что ты пропустил дорожку с препятствиями.

- Я не в форме, - с горечью пробурчал он. Крохотная снежинка упала ему на щеку, и он поднял глаза к желтоватым небесам Каерфелла.

Это был вечер накануне летнего солнцестояния, какая снежинка?

Воспоминания обуревали его все сразу, не давая сосредоточиться на чем-то одном...

В ту судьбоносную ночь (ему об этом рассказал отец) свирепствовала метель, когда неизвестный мужчина, непонятно как добравшийся до стен монастыря и непонятно куда делся после этого (в рыбацкой деревеньке он не останавливался), с четверть часа ломился в двери. Когда встревоженные монахини монастыря взяли годовалого младенца в одних пеленках, мужчина, не сказав не слова, исчез в снегах, будто его вовсе никогда не было.