Стивен Эриксон - Падение Света (ЛП)

Силанн не отвечал. Он отвернулся, и Келларас явственно расслышал шепот: — Поди прочь, мальчишка, это не твоего ума дело.

Даже верховная жрица казалась потерянной. — Лорд Сильхас, мне жаль, — произнесла она.

Тот сверкнул глазами и резко махнул рукой. — Не важно. Каково это, Верховная Жрица? Ощущать себя… ненужной?

Лицо ее отвердело, но губы не шевельнулись.

— Ох, Келларас, — сказал Сильхас Руин, — освободи его.

* * *

Райз Херат стоял в темном коридоре и смотрел на гобелен. Отсутствие света не было препятствием изучению сцены с драконами.

Он был на вершине башни, когда Элайнт скользнул из тяжелых туч и спиралью спустился в сердцевину города. Хорошо, что он не любитель во всем видеть знамения.

«Но даже я должен позаимствовать идею предвестников. Времена наши поистине сложны, но споры выглядят ничтожными пред ликом выпущенных в мир сил. Властители трудятся далеко за нашими жалкими границами, и…

Но гнев и страх враждуют со скромностью, отчаявшийся разум скорее ухватится за них. Эх, если бы отчаяние не стало чумой смертных. Если бы мы не бегали от прорехи к прорехе….»

Разнеслись новости о благословении покоя, учиненном Энестом Силанном на рынке, и горестных последствиях. Но сколь многие отвергают сейчас саму идею последствий, боясь впасть в отчаяние? «Покой преследует нас во сне, угасающим эхом, но мы хорошо слышим сулящий всяческие блага шепот».

Сцена на древней ткани не предлагает лжи, не стимулирует воображение. Драконы изображены весьма точно. Семь существ кружат над горящим городом. На гобелене нет датировки, даже породивший ее век канул в забвение, и город выглядит незнакомым. «Вот только река та же, черная как трещина в скале».

Если Харкенас стоит на руинах, их еще не обнаружили. Лишь храм в сердце Цитадели намекает на пропавший мир.

Да, пойманный в ловушку ткани и краски город горит, умирает в огненном смерче. В таком пожаре даже камни могут раскрошиться, став прахом.

«Знамения для глупцов, но каждая истина будущего покоится на настоящем. Имейте только волю видеть».

Только сейчас он понял, что стоит не в одиночестве. Обернулся и нахмурился, видя мужчину всего в шаге от себя. — Гриззин Фарл, при всей вашей грузности вы ходите бесшумно.

Азатенай вздохнул. — Нижайше извиняюсь, историк.

— Я думал о вас.

— Неужели?

— Великие силы за работой, и наши заблуждения выглядят все смешнее. Все начато женщиной по имени Т'рисс? Или, подозреваю, лучше взглянуть на лорда Драконуса? Или на вас, столь забавно застрявшего здесь… или не желающего уходить?

— Будете винить других в своих болезнях?

— Слабая попытка, Азатенай. Королевство Вечной Ночи, или как там оно называется, слишком обширно, Тисте Андии не назовут его домом. Не оскорбляйте меня уверениями, будто Мать объявила его своим. Она лишь случайная гостья. Мы знаем, что она блуждает в непонимании или даже в страхе, прижимаясь к боку консорта.

— Ни то ни другое. Я уверен.

— Драконы, — обернулся Райз к гобелену. — Мы еще увидим их? Собираются, как стервятники над умирающей жизнью? Ожидают неминуемой нашей гибели?

Гриззин Фарл почесывал под бородой. Глаза мерцали в каком-то незримом свете. — Вы поистине описываете заблуждения, историк. Судьбы Куральд Галайна едва замечаемы такими существами, как Элайнты, и не питаются они чем-то столь низким, как мясо и кости, хотя, признаю, иногда могут и побаловаться. Вам важно понять кое-что в их природе.

— О? Прошу, продолжайте.

Не обратив внимания на колкость тона, Гриззин Фарл подошел к историку и всмотрелся в гобелен. — Склонны к хищничеству, — произнес он. — Скорее не упорные охотники, а ловцы удачи. Не любят и даже боятся один другого…

— Картина намекает на совсем иное.

— Нет, нет.

— Объясните.

— Они становятся Бурей, мой господин. Бурей Драконов. Это ужасная штука. Ни один одиночный Элайнт не может сопротивляться, едва перейден некий порог. Соберите достаточно зверей — создайте большую Бурю — и они сольются. Станут одним зверем со множеством голов, лап — но одной неоспоримой личностью. Среди Азатенаев такую Бурю именуют Тиаматой. Богиней разрушения. Тиам среди Тел Акаев, Королевой Лихорадки. — Он помолчал, стукнул пальцем по ткани. — Здесь едва ли Буря. Неудачный случай позволил им собраться над городом, но вы видите разрушительную силу.

— Пожар — это случайность?!

Гриззин Фарл пожал плечами: — Что-то заставило их слететься.

— Что-то? Что же, Азатенай?

— Непонятно. Может быть… раненые врата?

— Бедна вас побери, Фарл! Как можно ранить ворота?

— Полагаю, небрежным использованием. Или здесь противостояние элементов.

— Элементов? Как Свет и Тьма?

— Не обязательно, историк. Простите, если мои неосторожные слова вас встревожили. Вы страшитесь насилия, кое породит союз Матери Тьмы и Отца Света, но это вовсе не предрешено.

— Я страшусь насилия, порождающего их союз!

Отблеск печали смягчил черты крупного лица. — Да, необходим точный баланс. Вижу. Но успокойтесь. Драконы вернулись в мир, но они рассеяны и останутся таковыми, если на то будет их воля. Буря неприятна даже для пойманных ею Элайнтов.

— Ладно. Что насчет врат? Насчет проклятого брака?

— Если оба согласны, все будет хорошо.

— А если кто-то… откажется?

— Понимание необходимости вразумляет, не так ли? Боль нежелания быстро смягчится. — Он помедлил. — Наконец произошло хоть что-то, оправдывающее размах ваших молений?

— Гм, да, — буркнул Райз. — Как вы остроумны.

— Кстати, у гобелена есть название?

— Вышито сзади. «Последний День».

— А. И больше ничего?

— Ничего. Я склонен думать, — горько закончил Райз Херат, — что добавления тут излишни.

* * *

Он ощутил прикосновение к плечу, она заговорила. — Ты быстро исцеляешься, любимый.

— Не в первый раз на меня так нападают, — отозвался Драконус. — Тогда это были псы. — Он колебался, ощущая, как собирается ее сущность. — Псы умнее пантер. Ассасин лишь недавно обрел свое проклятие. Слишком поддавался инстинктам. Кошки стараются закогтить или повалить добычу, подскочить и сжать глотку, желая задушить. А псы… да, я прав. Они умнее.

— Но ты выжил и тогда и сейчас.

Он долго не отвечал, тяжело вздыхая. — Любимая, что мне нужно сделать?

Объятия Матери Тьмы были всепоглощающими, невероятно нежными. Окружив его, она унесла прочь весь мир: леса и стоячие камни, незавершенную карету с цепями, лужи крови на земле. — Любимый, мое сердце принадлежит тебе. Так было, так есть и так будет всегда.

Он кивнул. — Как и мое — тебе.

— Ты дрожишь. Мои касания тебе вредны?

— Нет.

— Тогда… почему?

Он подумал о псах-Д» айверсах, о множестве минувших столетий. Осажденный со всех сторон, он владел тогда полнотой силы, но его чуть не разорвали. — Неважно. Просто воспоминания.