Стивен Эриксон - Падение Света (ЛП)

Вренек хотел побежать дальше, желая избавиться от странного старика. Но лишь пожал плечами. — Она пыталась что-то ощутить. Хоть что-то.

— Но она была любима. Мы все ее любили. Неужели она не понимала?

Вренек оглянулся на толпу духов. — Она вам не верила. Вы любили ее потому, что плохо знали. Так она думала. Вы не знали ее, так что любили не ее, а какое-то подобие. А она знала себя настоящую. «Джинья, дождись меня. Не делай себе ничего плохого. Прошу, прошу, не дай мен увидеть тебя среди призраков».

Старик все еще держал кусок шлака, сжав так крепко, что лопнула кожа и кровь потекла из пальцев. Текла на ладони, смочила запястья. Он угрюмо ухмыльнулся. — Все дыры, выкопанные нами в земле. Все срытые холмы. Все срубленные деревья, все оставленные позади ядовитые пустоши. Каждый раз одно и то же, юный солдат. Мы ранили себя. Ранили, потому что плохо знали себя. Мы оказались куда хуже, чем мнили. — Он хмыкнул. — Я любил играть на свалке отходов. Мои солдатики, мои крашеные герои из свинца и олова. Видишь, я принес их, ибо мы идем на битву. — Он вынул из-под плаща тяжелый мешочек.

— Это будет настоящая битва, сударь, и если хотим поспеть вовремя, нужно спешить…

— Ты за одну сторону, я за другую. Одним я раскрасил мундиры зеленым, другим — синим. Ставим по сторонам канавы, ладно? — Он вытянул руку и схватил Вренека, потащил к обочине. — Я зелеными, ты синими, — пробормотал он, глаза сияли. Старик вытряс содержимое кожаного мешочка.

Вренек смотрел на видавших виды игрушечных солдат. Их было не меньше сотни. Старик ловко поделил их на два цвета, толкнул синих к ногам Вренека.

— Но нам нужны правила, — продолжал старик, подхватывая зеленых солдат. Пересек полную снега канаву и уселся по ту сторону. — Прямой напор и обходные маневры. Будут льготы и штрафы. Истощение сил в атаке — для этого есть кости. Да, костяшки пальцев. Разумеется, не Тисте, форулканские. Льготы и штрафы я объясню, когда отряды сойдутся. Быстрее, строй своих на гребне долины!

— Сударь, настоящая битва…

— Повинуйся своему владыке!

Вренек вздрогнул от резкой команды, положил копье и встал на колени на краю дороги. — Да, милорд.

Первые призраки добрели до них и прошли по тракту, не обратив внимания на фигуры у обочины.

Старик облизал алые губы и начал торопливым, почти неслышным голосом: — У меня свой Легион. Хасты. Видишь? Говорил же, что найду — и вот они! — Он указал на зеленые фигурки. — Превосходные солдаты все до одного. Слышишь их мечи? Горькие тюрьмы, само железо стонет. Им даны льготы стойкости. Но ты, Урусандер, получаешь льготы ярости, кою твои солдаты подхватили у Джелеков. Видишь, каково равновесие? Мы отличные противники, верно? Мой легион умеет держаться на месте. Твой атакует лучше всех. Силы сцепились рогами, как и должно быть.

Вренек не спешил расставлять солдат вдоль края канавы. Он вспоминал все понарошечные битвы, в которые играл с Орфанталем и что Орфанталь рассказывал о стратегии и тактике и всем прочем, чего Вренек не понимал. Как и Орфанталь, старый лорд охвачен горячкой битв. Вренек нахмурился. — Но, милорд, если силы сцепятся рогами, умрет много солдат. Я должен показать, что готов встретить атаку, но отступить и зайти с флангов. Заставить вас обороняться, потом атаковать снова. И снова. Так я сохраню свою силу, а вашу обращу в слабость.

Лорд уставился на него и захихикал: — Да! Разумеется! Разумеется! Но видишь, никто не должен выиграть. Мы истекаем кровью, мы отходим. Еще лучше, если мы восстаем против командиров и рубим им головы! Бросаем оружие! Снимаем доспехи! Говорим ублюдкам, чтобы трахнули себя во рты, и уходим домой. Ха! — Он скользил в глубину грязной канавы. — Ну, время нападать! На войну! Знамена подняты! Понимаешь ли, это тайная шутка. Когда обе стороны видят безумие войны… но продолжают безумствовать!

Вренек следил за хохочущим стариком, видел, как краснеет лицо, выкатываются глаза. Удивлялся, не вполне понимая смысл шутки. Гадал, не прикончит ли шутка лорда, ибо слезы текли по дряхлым щекам, смех становился все беспомощнее, под конец превратившись в истерику. Дыша все тяжелее, старик подавился и закашлял, хватаясь за грудь.

Духи маршировали мимо, глаза-голыши не видели ничего.

По сторонам канавы солдатики падали, потому что ветер растопил снег и ноги их уходили в грязь.

Захрипев, старый лорд опомнился и утер глаза. — Ну, — едва произнес он, — теперь начинается магия. Мне рассказали. Могучие заклятья, но самое могучее из них никому не ведомо. Это волшебство самой войны, слова ритуала несутся туда и сюда, расставляя нас по местам — поднимая нас, ибо не пришло еще время гибели. Но слова несут согласие: выбора нет. Давай подпишись, давай заплетись в общую паучью сеть. Нет выбора, нет выбора, нужно это сделать. Вытаскивай меч. Выбора нет, все мы согласны. Прежде всего согласие. Нет выбора, о боги, нет выбора, ох, как грустно, как печально. Нет выбора. Тверди погромче, и это станет истиной. Понимаешь? Выбора нет! — Он вздохнул и осмотрел свои войска. — Разделиться на три отряда. Первым атакует центр. Крылья растянутся в рога — простейшая тактика, понимаешь? Сегодня ничего хитрого и умного. Но погоди! Вначале должны сойтись маги!

Вренек оглядывался на дорогу, на поход мертвецов. Среди них было много солдат.

— Что сделают маги? — спросил он лорда.

Старик нахмурился: — Не знаю. Дай подумать. Магия. В ней должна быть структура, пусть цели ее непотребны. Она не может быть простой непонятной силой. Это не метафора, мясо поэтов. Ею пользуются, не так ли?

— Милорд, не понимаю.

— Волшебство! Если так, то не эдак, если эдак, то не так! Раздели причины и следствия, бормочи, записывай знаки. Делай вид, что все это налагает правила и законы, послушания и ограничения, всякую чепуху, размягчающую мозги изобретателя… Ба! Мясо поэтов подходит нам лучше. Метафоры. Мясо отбивают, пока не вытечет кровь. Мясо навевает мысли о разделке, когда нечто отсекают от незримого тела, великан лежит в лесу или среди холмов, или плывет среди штормовых туч неба. Плоть в одной руке, источающая влагу и тепло доля мясника, ткань мира, точи топор и нож, любая плоть лишится жизни, когда отрезана. О холодный, пустой замах! Но гляди! Плоть еще кровоточит, она тепла, она пульсирует — это содрогаются нервы. — Он замолчал, чтобы отдышаться, и указал на Вренека пальцем. — Поэты знают: она еще жива. Мясники верят: это мертвечина. Итак, на одной стороне дар, на другой получатель дара, колдун, мясник, слепец, неуклюжий уродец.

Лорд сдвинулся, изучая солдат. Поднял одного. — Вот он. Поэт содрогается. Все сказки детства, все ведьмы и ведуны, проклятые камни и святые клинки — магия, юный друг, создана двумя богинями, и я вижу их. — Он улыбался. — Назови одну Чудотворной, и она увлечет тебя за руку к неведомым мирам. Твой восторг — ее награда! Но вторую, да, называй Осторожной. Иная сторона любого дара магии, ограда любого волшебного мира. Поэт знает, или должен знать — не так ли? Чудо и Осторожность, нужны ли иные подробности для понимания магии?