Стивен Эриксон - Падение Света (ЛП)

— Не обязательно меряет шагами, — сказал Датенар. — Она может затачивать колья или, еще страшнее, точить большой нож. Может качать дитя в колыбели, напевая сельские гимны и пасторальные идиллии.

— Ха! Качая дитя, Датенар, она замечает деревянные прутья крошечной клети и, возможно, глядит вверх, понимая, что оказалась в клетке побольше. Да, поистине она может лишь затачивать колья.

— Но муж ее честен. Гляди на его грубые руки и стертые ногти, старые шрамы усердной юности и хромоту — как-то он не рассчитал удар и поранился топором. О, старые времена были дикими, хи, хо! Поведение его неизменно: ленивые мысли и сонное гудение под нос, и сапоги неспешно шлепают по грязной дороге.

— Ты рисуешь славную картину. Но приходит лето и целая рота сгоняет в кучу несчастных дураков. Им суют копья в руки, машут флагом белым или темным, украшенным короной или жаждущим короны. И жену забирают тоже, если дитя уже выросло из колыбели.

— Марш — марш в колонну, Празек.

— Мысли их сводятся к самым простым, о погоде, о ломоте и незаметной смене времен года. Пока не настает момент пронизанного страхом побоища, и тогда копья стучат, сталкиваясь.

Датенар крякнул, морщась. — Постой! Где же блеск героев, машущих в воздухе мечами? Как насчет вдохновляющих речей, чтобы пробудить рвение тупоумных фермеров и пастухов? Видишь, они стоят неровным строем…

— Ноги дрожат и пляшут.

— Одна или сразу две, как подобает моменту. Не забудь косоглазие и лицевой тик.

— И хромоту, — согласился Празек. — Они клонят голову, будто испуганные лошади с мешками на головах…

— Сюда? Да! Нет, туда! Какое безумие заставило славного хозяина ослепить меня?

— Датенар! Хватит конских мыслей, а?

— Они навеяны нашими скакунами, чьи уши прядают, ловя каждое слово. Нижайшие извинения, брат. Прости. Кони скачут туда и сюда. О чем ты говорил?

— О речи Короля!

— Какого короля? Откуда твой король?

Празек прокашлялся. — Ладно, дай мне исправиться. Скажу так. Это король, считающий себя таковым, или королева. Череп его полон горделивыми колокольнями и ощерился башнями, искрится шпилями столь грандиозными, чтобы принизить любого… нищего. Узри же названного монарха, шагающего туда-сюда, вниз и вверх по гулким палатам среди шуршащих гобеленов. Вот потомок многозначащих! Сейчас он носит головной убор верховного священника, а завтра усыпанную каменьями корону. Надел мантию судьи. Сложил руки, подобно скромному грешнику. Облыселое темя мужа и суровое лицо отца. Удивляться ли, что он кидает лукавые взгляды в каждое зеркало, зовущее восхищаться им и поклоняться ему…

— Или ей, — заметил Датенар.

— Нет, он не женщина. Она могла бы быть женщиной, но не им.

— Молю, изгони ее и нас из его черепа, Празек, дабы мы выслушали волнующую речь перед солдатствующими селянами.

— Легче сказать, чем сделать, — отозвался Празек. — Ладно. Раз уж мы с тобой заняты, столь совершенно отвлечены благородными думами, подобающими благородной внешности и так далее, и почти не замечаем простой народ на обочине…

— Мы никого не видели.

— И что? Народ существует в принципе, я уверен.

— Давай услышим его призыв к войне!

— Да, да, почему нет. Моментик, я составляю…

— Кажется, понадобится неделя.

— Дражайшие мои солдаты! Возлюбленные граждане! Презренные приспешники!

Датенар откинул голову и провыл: — Мы здесь, государь! Призваны…

— Принуждены…

— Прощения просим, но нас согнали и заставили. Как будто налогов не…

— Эй, селянин! Что ты там бубнишь?

— Ничего, государь. Жду вашей речи.

— Дражайшее орудие моей воли, что бы я ни изволил — а уж я изволю…

— Ух, что за леденящее обещание.

— Мы собрались здесь в канун битвы…

— Лучше скажи «заря», Празек. Мы около холмов.

— На заре дня, сулящего славную битву! Позвольте объяснить. Битва ваша, а слава моя. Надеюсь, путаницы не будет. Превосходно! Вы здесь и вы будете биться за мое имя ради самой полновесной причины — а именно потому, что вы здесь, а не там, на другой стороне долины, чтобы биться за имя его или ее. Иными словами, вы здесь, а не там. Теперь ясно?

— Государь! Государь!

— Чего тебе?

— У меня брат бьется там, а не здесь!

— Он тебе не брат, дурак.

— Но мать…

— Твоя мать шлюха и врунья! Ну, о чем это я?

Датенар вздохнул: — Мы потревожили вдохновение.

Празек взмахнул рукой. — Я высоко вздымаю клинок, сородичи и други мои, и указую туда, на врага. Куда укажет острие меча, пойдете вы. Будете маршировать, да, а потом сойдетесь и атакуете, и если победите, я буду доволен, и еще довольнее буду, когда пошлю вас назад в лачуги и сараи. Но если вы проиграете, я буду недоволен. Совсем, совсем недоволен. Да, ваша неудача может означать, что мне раскроят череп…

— Повергнуты в грязь колокольни и башни, шпили валятся туда и сюда. Корона наперекосяк, мантия порвана, лысая голова лежит без всякого прикрытия и, увы, богоподобие мое сдулось, будто пламя свечи.

— Именно. Вполне образно я сказал? Ну, пора на войну!

Дерзкий вызов повис в воздухе, двое замолчали, осунувшись в седлах. Не сразу Датенар откашлялся и сказал: — Забудь пейзан, Празек, лучше поговорим об узниках.

— Опасная тема. Узниках чести или преступлений?

— Твое различие смердит неискренностью.

— В такой грязи ничего не различишь.

— А мы еще не на бранном поле.

Празек привстал в стременах и огляделся, щурясь.

— Что такое, брат?

— Где-то в травах вокруг нас затаился похититель прозы, мародер языка.

Датенар фыркнул. — Чепуха. Мы лишь высмеиваем благородные причины, друг. Нелепой беседой.

Снова сев в седло, Празек поморщился: — Так долой дух красноречия, поскачем в тишине. Я должен подготовить речь к заключенным.

— Ты завоюешь их сердца, уверен.

— Достаточно порадовать их мечи.

— Да, — хмыкнул Датенар, — именно.

Некоторое время спустя десятка два ворон вылетели из холмов, пронеслись над головами к далекому лесу. Офицеры обменялись взглядами, но теперь не произнесли ни звука.

* * *

Снежинки лениво слетали с перегруженных ветвей, устилая каменную дорогу, словно лепестки опадающих цветов. Однако весна казалась слишком далекой. Копыта коня стучали резко и громко, но капитан Келларас почти не слышал эха: окутанный саваном снега лес стал миром немоты. Это был один из очень немногих островков истинной дикости во всем королевстве, избавленный от топоров лишь по древнему мандату, дарованному одному из предков Хиш Туллы.

Прошлой ночью он слышал волков, голоса их, так печально улетавшие в ночь, пробудили в капитане нечто первобытное, то, о чем он не подозревал. Обдумывая нежданный опыт, он позволил скакуну выбирать аллюр на скользкой дороге; похоже, эти мысли вполне соответствовали окружающему. Его окутала в пути странная изолированность, ведь все слышимые звуки принадлежали лишь ему самому или коню.