Алексей Корепанов - Без маски

– Не ходите, – упрямо проронил хлопец, оставляя мои вопросы без внимания. – Ведь жалеть будете…

Я оборвал его:

– Ну хватит! Разберемся, буду я жалеть или нет. И угрозы свои оставь при себе, паренек.

– А я и не угро…

– Оставь при себе, говорю! – отрубил я. – Убежище покажешь сам или мне придется искать?

– Я вам не Иван Сусанин.

– Ладно, Сусанин, дело твое. – (Был бы я на его месте и было бы мне пятнадцать – я бы тоже отказался.) – Сам найду.

Я направил луч фонарика в проем и протиснулся в третью секцию. Пробрался под трубами и остановился у стены. За спиной было тихо, хлопец, не пожелавший быть Сусаниным, вероятно, так и остался стоять по ту сторону прохода. В луче клубилась пыль, пол был завален каким-то ссохшимся тряпьем.

– Не надо, вернитесь, – донеслось из темноты.

– Ты лучше думай, где оконное стекло достать, – ответил я, разгребая тряпье носком ботинка. – Дефицит, однако.

Под тряпьем обнаружилась выцветшая потертая клеенка, разложенная на бетонном полу. Я приподнял ее и нашел, наконец, то, что искал: замазанный раствором и почти неотличимый от пола обитый жестью щит, который, несомненно, закрывал вход в подземное убежище.

Я посветил назад – подросток застыл в проеме, закусив губу, неподвижное лицо его походило на маску отчаяния – и, присев, негромко постучал пальцем по щиту, как недавно это делал он: «тук-тук, тук… тук-тук… тук…» Прислушался, постучал еще раз. Под щитом послышался шорох, словно снизу отодвигали засов. Край щита с легким скрежетом приподнялся, подталкиваемый из подземелья, и я резко рванул его на себя. В лицо ударил затхлый запах.

– Не надо, слышите? – закричал подросток за моей спиной и крик его почти мгновенно утонул в душной темноте.

Я встал на колени, просунул в отверстие голову и руку с фонариком, повел им из стороны в сторону – и увидел бледное лицо с немигающими глазами. Второе… Третье… Бледные лица…

«Сын золотого дождя». Эпиграф: «Увы, под маской доброй тая повадку волчью, Мир угощает медом, который смешан с желчью. Снаружи мир прекрасен: он зелен, розов, бел, Но смерть и мрак увидел, кто в глубь его глядел… Вальтер фон дер Фогельвейде, ХII – ХIII вв.»

– Господи… Милый, если бы ты знал, как мне с тобой хорошо. Как хорошо… Ой, смотри, пошел дождь! Красиво, правда? Солнце – и дождь. Сейчас открою окно. Как чудесно – майский солнечный дождь. Поцелуй меня еще, пожалуйста… Ми-илый… Ми…

…Майский солнечный дождь, совсем теплый. Как теплый душ. Подставь ладонь. Чувствуешь? И я. Золотой дождь, правда? Я твоя Даная, да? Ждала, ждала, так и сижу в четырех стенах. Ну, работу не считаю.

…Нет, милый, дары приносили данайцы. Это совсем другая история, это Гомер, Троянская война, Одиссей. А Даная… Да, милый, картина. Рембрандт.

…Ну и пусть звонят, никому не открою. Это Нинка. Заходит по выходным, тащит прогуляться. Знаешь, как одиноко вечерами? Хожу из комнаты в кухню, что-то делаю и сама не замечаю, что делаю… Нет-нет, не буду… Я не жалуюсь. Спасибо, что ты есть, милый. Все-все понимаю… Сейчас встанем и будем пить кофе и смотреть на дождь, да? Только поцелуй меня еще раз, ми-и…

…Дождик просто прелесть, правда? Налить еще кофе? Господи, приезжай хоть чуть-чуть почаще… Не буду, не буду… Прости, милый, я все понимаю. Что? Почему – Даная? Потому что она тоже была одна в четырех стенах и к ней проник золотой дождь. А ты – мой золотой дождь, милый, мы здесь с тобой – и вдруг этот дождь за окном, и солнце… Что? Сейчас расскажу тебе эту историю, а ты пей кофе. Слушай.

Жил да был в Аргосе царь Акрисий и была у него единственная дочь Даная. Ему напророчили смерть от руки внука и Акрисий запер Данаю в медную башню. Но Зевс все-таки проник в башню в виде золотого дождя, и Даная родила сына Персея. Потом получилось почти как у Пушкина: Акрисий приказал заключить дочь и внука в ковчег и бросить в море. Но Персей спасся, отрубил голову Горгоне Медузе… Да-да, той самой, которая взглядом превращала в камень все живое. Освободил от морского чудовища царскую дочь Андромеду, женился на ней, вернулся на родину и на состязаниях в метании диска случайно убил Акрисия. Так что предсказание сбылось…

…Славный дождик, правда? Все капает и капает… Поцелуй меня, милый. Иди ко мне, мой золотой дождик… Если бы ты был мой… Если бы ты знал… все-все, не буду. Поцелуй меня…

«Мне страшно, любимый. Ты далеко, я одна… Нет, уже не одна. Я мечтала, милый… Я знала, что ты никогда не сможешь бросить семью, но ты избавил меня от одиночества. Не бойся Данаю, дары приносящую (помнишь наш разговор перед твоим отъездом?), я не буду тревожить тебя. Только приезжай хотя бы иногда – я буду год жить ожиданием встречи, а потом еще год – вспоминать. Не бойся…

Но твоя Даная боится, милый, я боюсь, боюсь! Помнишь тот золотой дождь, помнишь? Кто бы мог подумать, господи, кто мог подумать? Неужели нам теперь суждено бояться дождей, бояться воздуха, воды, земли? Милый, мне страшно. Неужели мы заслужили такое – за какие грехи? Врачи успокаивают, а я боюсь, боюсь… Вдруг с ним уже что-то случилось, когда он еще во мне? Ты знаешь, милый, я все время чувствую его, прислушиваюсь к нему. Он будет похож на тебя. Если бы ты был рядом, милый, если бы ты успокоил меня…»

«…Я понимаю, что ты не можешь, я все-все понимаю. Конечно, неразумно вот так вот ломать налаженную жизнь. Я понимаю. Но если вдруг получится – приезжай, посмотришь на нашего малютку. У него твое имя, ты не возражаешь? Спокойный, спит хорошо и похож на тебя. Кажется, все нормально, а я так боялась…»

«Я давно уже все поняла, но не могу отказаться от писем к тебе. Все-таки верю, что ты хотя бы раз в месяц заходишь на почту и получаешь мои письма. Востребуешь… Я давно не жду ответа – каждый сам выбирает свою судьбу – и не ради ответа пишу тебе. Просто привыкла к этому мысленному общению с тобой, мне так легче. Будь счастлив…»

«…Пять лет прошло. Помнишь, было солнце и шел дождь, ты пил кофе, а я говорила тебе о Данае? Пять лет. Знаешь, я все еще на что-то надеюсь, любимый, хотя это, наверное, и глупо…»

«…Он начал смотреть, понимаешь ты, он СМОТРИТ. Господи, это проклятие, но за что, за что?.. Никогда раньше такого не было. Подходит и смотрит в упор на разные предметы, понимаешь? Смотрит в упор, и словно каменеет, ничего не слышит, лицо бледнеет, а глаза… Господи, какие-то дикие глаза, мне жутко, жутко, понимаешь? Страшно писать такое, но у него нечеловеческие глаза! Врачи пожимают плечами, но я-то видела, понимаешь, видела! Помнишь герань на подоконнике? Два месяца подряд, целых два месяца он вот ТАК смотрел на нее. Она засохла, совершенно засохла, господи, я сойду с ума… За что, господи?»

«…Я боюсь его, боюсь, мне кажется, что по утрам он не спит и смотрит на меня из-под одеяла, я чувствую его взгляд. Больше месяца лежал в больнице, врачи бормочут что-то невразумительное…»