Сергей Алексеев - Волчья хватка. Книга третья

— Сначала научитесь служить, салаги! — обрезал Ражный. — Верой и правдой!.. Марш в часть!

Братья стояли и переглядывались, весь запас аргументов закончился, обрушились последние надежды, и верить в это было для парней невыносимо.

— Дядь Слав, не нам учить… — опомнился старший. — Если плотно обложили, просто так не оставят, закатают надолго. Так что времени у тебя до темноты.

— Лучше всего уходить по реке, — посоветовал младший. — Они реку только с берегов контролируют. У тебя же резиновая лодка есть?

— С ума сошёл — на резинке? — возразил Максим. — Шугу несёт и забереги как стекло…

— За меня не переживайте, — буркнул Ражный.

Наверное, он пограничникам в сорок один уже казался старым.

— Так ведь возраст не тот, — посожалел старший. — Чтоб бегать, как в семнадцать.

И сыновьей заботливостью подкупил.

— Возраст у меня отроческий, — про себя ухмыльнулся Ражный. — Потому что холостой до сих пор…У вас–то как с женитьбой?

— Да никак, — скупо за обоих ответил Максим. — Нам служить, как медным котелкам. Потом как–нибудь оженимся. Раньше дворяне сначала до сорока служили, а потом брали юных невест.

— Мы же не дворяне, — уныло поправил его Максимилиан.

— Что у вас с Милей?

Они ещё раз переглянулись — больная была тема.

— С ума сошла, — однако же сурово определил старший. — Трудная юность…

— Она же мужика зарезала. Когда пытался изнасиловать.

Говорили так, словно о чужом человеке, словно никогда не любили её: как–то уж очень скоро выветрился из Максов юношеский максимализм…

— Ладно, ищите своего дезертира — и в часть, — распорядился Вячеслав.

— Пока вас самих не повязали…

Парни отчего–то встревожились, поозирались, прислушиваясь, и старший пробросил:

— Родитель подсуетился…

Младший пояснил с сожалением:

— Бабки военкому отстегнул. Тот и продлил ещё на семь суток.

— Всё равно надо Моджахеда искать. Лодку угнал, тулуп спёр…

— А у меня там Ника тоскует, — тоскливо выдавил Максимилиан. — Красавица моя…

Ражный догадался, о ком речь, и всё равно поинтересовался:

— Ника, надеюсь, твоя девушка?

— Девушка, — с пограничным достоинством согласился его старший брат. — Чистокровная немка. Разве что собачьего рода.

— Зато честнее! — определил Максимилиан. — Миля вот, например, изменяла направо и налево. Мужики к ней не шли, так похищала первых встречных. Разохотилась, сука, круглый год кобелей ищет. А сама — про новое человечество!..

Вячеслав даже не ожидал своей собственной интуитивной реакции; не сильный удар в скулу, более напоминающий пощёчину, заставил кувыркаться парня по заснеженной траве. Старший тот час же отскочил и встал в стойку.

— Дядь Слав, ты чего?!

Младший умел держать удар и соображал быстро. Вскочил, отряхнулся и повинился:

— Не хотел, дядь Слав!.. Вырвалось! На душе всё равно свербит!..

— А у кого не свербит? — вдруг с вызовом спросил Максим. — Почему сразу драться?

— Ладно, и ты меня прости, — Ражный подал руку Максимилиану. — Случайно получилось. У меня тоже… свербит.

Тот принял извинения с холодным мужским достоинством, однако рука парня была по–юношески горячая.

— Странно, — проговорил он, ощупывая скулу. — Удара почти не было… А будто бревном шарахнуло!

— Научил бы так драться, дядь Слав? — безнадёжно попросил Максим.

— Ну, хотя бы пару приёмов показал? Это же тебя в Засадном полку тренировали?

Надежды у них не осталось, но вера ещё была.

— В погранвойсках, — буркнул Ражный.

— А сейчас бесплатно почти и не тренируют, — пожаловался младший.

— Хочешь научиться — инструкторам бабки давай…

Собаки, всё это время беззаботно кружащие возле Гейши, вдруг разом насторожились и, кажется, взлетели, словно стая птиц от выстрела. Через минуту их лай уже гулко звенел в голом зимнем лесу далеко вниз по реке.

— По человеку работают, — определил младший. — Это за тобой идут, дядь Слав!

— Всё, исчезли! — приказал тот.

Братья посоветовались взглядами, как–то послушно и молча забросили поводья на шеи коней, по–собачьи настороженно взирающих куда–то в лес. Прислушались, взлетели в сёдла и с места взяли в галоп, направляясь в противоположную, от Зелёного Берега сторону.

Собачья свора вдруг замолкла, стаей вернулась к базе и безмятежно разлеглась вокруг рыжей, вывалив языки: лайки и гончаки давно вылиняли, носили свежие тёплые зимние шубы и, кажется, страдали от столь раннего переодевания.

— А с вами что делать? — спросил Ражный. — Взять с собой не могу. Плодить бродячих псов тоже не хочу…

Псы отпыхивались, как летом, в жару. Вячеслав вернулся на базу, поднял опрокинутое ведро и ногой обстучал все бочки, стоящие за кочегаркой. Одну и вовсе перевернул, но нацедил бензину чуть больше стакана: горючее тоже разворовали, только в баке трактора ещё что–то оставалось. Он отвернул пробку, набрал полное ведро солярки и понёс сначала к отцовскому дому. Деловито и со знанием дела облил все четыре угла, плеснул в сени, однако на гостиницу не хватило, побрызгал лишь входную дверь и крыльцо. И когда снова пошёл к трактору, услышал лай собак, оставленных на берегу, причём злобный, угрожающий, словно по крупному зверю.

По густой, малоподвижной реке плыл дощаник. Одинокий гребец в ямщицком тулупе мощно и сильно бил вёслами, нарушая мутное стынущее зеркало воды, и довольно крупная волна шевелила тонкие забереги.

Подвывали и скрипели старые, разношенные уключины, и с пронзительным, гулким треском ломался лёд…

В келье настоятеля юродивый распрямился, гримасу страдания на лице разгладил и вытряхнул из глаз бельма — шлифованные перламутры малых речных раковин с крохотными отверстиями.

И открылись в его очах пронзительные голубые зеницы.

— Что высмотрел, Чудин?

— За одного ручаюсь, отче, — басом промолвил тот. — Плачут по нему берёзы…

— Кто?

— Послух Никитка, бондарь, пришедший с Ростова.

— Да неужто? — усомнился Сергий. — Самолично его принимал, год в чуждых жил, через послушание, правёж прошёл…

— И я давно за ним приглядывал, — согласился Чудин. — На ноготь себя не показывал. А тут весь вылез из змеиной шкуры!

— Что делал?

— Как ты с братией в храме затворился, он лапоточки скинул и пополз, ровно гадюка. По углу да на кровлю, а там к окну барабанному. Затаился и слушал. Знает, стервец, где голоса звучнее, — под сводом…

Настоятель сокрушённо вздохнул:

— Мне почудилось, голуби там, крылами трепещут…

— У сего голубя ни крыл, ни ног, а по стенам ходит. Гад ползучий, одно слово.

— Чей холоп, как думаешь? Кому служит?

— В скит его да на стряску — сам скажет, — посоветовал оживший и прозревший юродивый. — А так думаю, митрополичий. Верно, святейший знак дал слушать. Знать желает, что говорить станут в обители после его отъезда. Вот он и выказал себя.