Сергей Алексеев - Волчья хватка. Книга третья

На восходе великий князь Московский отбыл в обратный путь, уже тихим ходом, с обозом, в виду малоснежности–тележным. Половина свиты скакала верхом, вторая половина, укрытая дерюгой, нещадно тряслась на грубых монастырских телегах, дребезжащих по мёрзлой земле. Едва звуки стихли и ударил колокол к утренней службе, на подворье вновь объявился оборотень.

Оказалось, он в стойле у своего коня на конюшне спал, забравшись в ясли, и теперь потягивался с зевотным разморённым подвывом.

— Не в трапезную ли звонят, отче? — спросил, появляясь невесть откуда на пути игумена. — Не к столу ли зовут? Оголодал я больно! Брюхо подвело, и полегчал так, вот–вот от земли оторвусь…

Лодка шла по тиховодью, избегая фарватера, и в некоторых местах с треском крушила забереги, срезала путь. Расстояние от поворота до причала базы гребец одолел за четверть часа, с каждым взмахом вёсел словно приближая мысль о встрече с сыном, которого Ражный никогда не видел.

И сейчас видеть не желал…

Гребец правил лодкой вслепую, не оборачиваясь, не выбирая направления, и в этом угадывалось полное отсутствие опыта. Да и само появление его на реке выглядело нелепо, поскольку перед запоздалым ледоставом, в шугу, никто и никогда не плавал, все лодки давно покоились на берегах. Этот явно был беглецом, и только крайняя нужда, возможно попытка спастись от смерти, усадила его за вёсла в такую гиблую пору.

Разбитый, изглоданный льдом форштевень старенькой, утлой посудины рыскал по воде, едва выдерживая удары заберегов. Случись пробоина или даже небольшая течь, не спастись в ледяной воде, не выплыть! Старый ямщицкий тулуп, высоко поднятый воротник скрывали отважного морехода целиком, даже руки спрятаны в рукавах вместе с рукоятями вёсел.

В последний миг Ражный подумал о степени опасности, которой подвергал себя дезертировавший сын, и вдруг ощутил толчок жалости к нему, неведомого отеческого чувства, когда родному дитю угрожает неминуемая гибель. Тем паче этот живой, плавающий тулуп не собирался причаливать, норовил уйти к противоположному берегу, укорачивая путь!

Вячеслав сбежал к реке и закричал непроизвольно чужим голосом рассерженного родителя:

— Причаливай! Греби сюда! Я кому сказал — причаливай!

И одновременно пришла мысль сесть в лодку вместе с сыном, но не бежать от облавы вверх по реке, а спасти его! Спасти от гибели и позора! Он даже охлопал карманы в поисках спичек. Поджечь базу минутное дело, солярка на холоде разгорается медленно, зато потом горит хорошо, жарко…

Неоконченная мысль осталась висеть в сознании, ибо гребец услышал. Вёсла на секунду зависли в воздухе, после чего лодка резко повернула к причалу. Протаранив тонкий ещё лёд, она всё же не пробилась к вмороженному бревенчатому настилу, зато теперь можно было достать нос и подтащить лодку. Ражный потянулся рукой, и тут послышался хриплый каркающий голос:

— Прыгай, скорее!

В лицо ударила и словно отбросила назад синеватая, как сумерки, липкая волна женской душной страсти. Он не узнал — угадал, кто сидит на вёслах, и ощутил, как тугая спираль прежних чувств на миг взбуравила и защемила сердце.

— Миля?..

В это время тулуп встал и развернулся.

— Ты же позвал меня… Ну, иди сюда! Садись в лодку!

Их разделяло расстояние в сажень и узкая полоса тонкого льда.

— Нет, — произнёс он, напрягая враз пересохшее горло. — Думал, это сын…

— Твой сын со мной! Все твои дети со мной!

— Как — с тобой?.. — мысль увязла, застряла намертво в голове, как лодка во льду.

Она подала мокрое, обледеневшее весло.

— Держись! И смело ступай на лёд. Я увезу тебя в рай. В мир радости и благодати. Туда, где будут гулять в саду все наши дети! Ты же хочешь увидеть своих детей? Своих сыновей?

Речь её была такой же липкой, обволакивающей, как послевкусие чувств, и, повинуясь ему, он сказал чужим, отстранённым голосом:

— Хочу.

— Вот, смотри, — Миля отвернула старый комкастый матрац, лежащий в корме лодки. — Любуйся! Они же красивые, правда? И все похожи на тебя! Семя чужое — гены твои.

На белой простыне лежали аккуратно завёрнутые в куски солдатского одеяла младенцы, и по тому, как Миля заботливо с ними обращалась, в первый миг показалось, настоящие, живые. И она заметила это, взяла одного, покачала, по–матерински любуясь, затем протянула Ражному.

— Возьми, подержи на руках! Это первенец! Твой сын!

Вячеслав стряхнул наваждение собственных ощущений и лишь тогда узрел, что в свёртке пусто, нет жизни, однако есть некое отражённое свечение, которое обычно исходит от ручного инструмента, любимых вещей, намоленных икон.

— Ты не хочешь даже взглянуть на своего ребёнка? — с ревнивым вызовом проговорила она. — На своего сына? Иди к нам в лодку!

В это время заскулила рыжая сука Гейша, и Ражный глянул вверх: все собаки сидели по береговой кромке и внимательно, молча наблюдали за людьми, словно зрители в театре.

— Как тебе помочь? — больше для себя спросил он. — Может, тебе поселиться на базе? Хочешь, перебирайся в отцовский дом. И живи!

Миля напряглась, спросила звенящим голосом:

— Зачем?..

И он пожалел, что предложил, ибо она могла истолковать это совсем иначе.

— Скоро зима… А дом тёплый, есть русская печь, много дров. Тебе было бы хорошо здесь, просторно с детьми…

— А ты будешь жить со мной?

— Нет, я уезжаю, надолго, навсегда…

— Почему тогда зовёшь в свой дом? — возмутилась она.

— Хотел чем–нибудь помочь…

— Ты можешь помочь!

— Скажи, чем?

Миля вдруг метнула ему свёрток, и Вячеслав инстинктивно поймал его.

— Оживи дитя! Гляди, он мёртвый! У нас с тобой мертворождённые дети! Оживи их!

В пелёнках оказалась деревянная кукла с почти стёртым лицом, нарисованным углём…

А она сгребла оставшиеся три свёртка и, словно поленья, неуклюже швырнула на причал.

— И этих тоже! Всех! Ты ведь знаешь, как это делается. Ты колдун!

Куклы раскатились по брёвнам, а одна упала на лёд. Ражный собрал их, сложил в ряд.

— Ты же понимаешь, это невозможно.

— Оживи! И тогда я приду сама в твой дом. Рожу тебе ещё сыновей и дочерей!

Безумие Мили становилось наказанием, возможно за то, что он нарушил запрет и когда–то оживил её. Душа вернулась в остывшее тело, и ей, душе, было там всегда холодно.

Иначе бы и поленья, завёрнутые в пелёнки, ожили сами…

Она села на вёсла.

— Срок тебе — до весны! — пригрозила. — Когда вскроется река, приеду!

И стала елозить вёслами по голому льду.

— Забери куклы, — попросил он.

Гейша опять заскулила, после чего сбежала на причал и тщательно обнюхала свёртки.

— Нет уж! — Миля сдёрнула весло с уключины и вытолкала лодку на чистую воду. — Теперь ты нянчись с ними! Я устала жить с мертвецами. Они же всё время плачут! Надоест слушать плач мертвецов — оживишь!