Сергей Алексеев - Волчья хватка. Книга третья

Однако ражный оборотеньвворотаобителинестучал, непросилсяприютить–напротив, былпривезёнсострунённым, помимосвоей воли. Инеожиданно заполучилблагоеслово вкупесименемот старца–отшельникаидостойнуюпохвалуотсамого великогокнязя. В общем, как писанобыловНечитаной Книге. Ипроводитьегоиспытаннымпутёмпослушничествабыло

равнозначно, какеслибыучитьволкарезатьскот. Впорубылоисамомуучиться, когдапозрелнасвоюкелью, порушеннуючуждым.

Подобнойнечеловеческой силой обладали всеголишьдваглухонемыхаракса: КостырьдаКандыба, что обитали вразныхскитах. Обаоникогда–тослужилипалачамиприкняжескихдворах: одинвМоскве, другойво Владимире. ЕщёИванКрасныйзавёлправилодержатькатаминемтырей, дабы они с ума не

сошли от криков, воплей и страданий и чтоб тайн признаний, добытых подпытками, неразболтали. А как Владимир соединился с Москвой, так и палачи оказались в одном княжестве, и стало им тесно, принялись силой мериться.

Выйдут на лобное место и давай друг друга валтузить–народу по тысяче собиралось, чтоб поглазеть. Поначалу до первой крови дрались, однако так разохотились к поединкам, что удержу никакого не стало, схватывались, где придётся, бились, аж кости трещали, и всё не могли одолеть друг друга.

Однажды при юном ещё Дмитрии сошлись, желая удаль показать, дабы князь избрал победителя главным палачом. Часа три возились, оба в крови, у обоих уж рты порваны, волосья повыдерганы, все тела в синяках да ссадинах, но никто уступить не желает. И тут Кандыба Костыре глаз напрочь высадил!

Князь посмотрел на это безрадостно и обоих в Троицкую пустынь отправил, на послушание, покуда друг друга не убили. Палачи в монастыре сразу помирились, с ведома игумена и обучения ради, стал и с иными араксами бороться, чтоб выявить самого могучего.

Была у игумена заветная мечта–воспитать исполина в Засадном полку, способного выйти на поединок с супостатом перед битвой. Немного времени и минуло, как Костырь с Кандыбой всех иноков и послухов перебороли и опять между собой сошлись, теперь за право полкового богатыря–единоборца. Так пришлось их обоих в разные скиты развести и на цепях содержать, иначе бы до битвы с супостатом покалечились. И так уже один хромой, другой одноглазый.

Однажды ослабленный старец посмотрел на одного, на другого, только головой покачал и сказал:

—Не годны они для Святого Пира. Ни тот, ни другой. Святым Пиром у араксов назывался поединок перед битвой.

—Отчего же, старче? Силы они нечеловеческой! Нет более могучих богатырей на Руси.

— Всякий исполин несёт в груди ярое сердце и дух праведный, — стал наставлять отшельник. — А у этих холодные головни вместо сердец, смрад в душах от палаческого ремесла. Ищи, игумен, исполина. Того, кто огонь небесный принесёт, как в откровении писано. И победу в битве.

Подмывало игумена сразу же спросить, принёс ли ражный огонь небесный, коим возможно разить супостата, и не с его ли помощью он келью разнёс, однако чуждый не зря волчью шкуру натягивал — непрост был и своенравен, дабы впрямую отвечать.

— Ну а теперь сказывай: как матушку отыскал? — с отеческим участием спросил настоятель.

Чуждый испытывал голод зверский и потому вздумал поскорее избавиться от докучливых расспросов.

— Да дело–то нехитрое, коль засапожник отыскался. Ехал лесом да показывал вещицу.

— Кому показывал?

— Всем встречным–поперечным. Кто признает ножик Дивий… Отче, однако к трапезе зов был! Не пора ли и нам к столу?

— Где же в лесах встречные да поперечные?

— Попадаются… Верно, поросятинка с хреном гостям досталась.

— Ты что же, засапожник показывал?!

— Показывал да глядел, как людей страх разбирает… Нам варево постное? Или в честь приезда князя скоромного перепадёт?

Игумен ровно и не слышал его, своё гнул:

— И как же матушку признал?

— Так все иные–то шарахались при виде ножика, — уже с удовольствием объяснил ражный. — И которые мужского, и которые женского полу. Верно, за разбойника принимали.

— Зачем же ты мужчинам засапожник показывал, — усмехнулся игумен,

— коль мать искал?

— Диву–то в старости не признать с виду, какого полу, — весело признался оборотень. — У иных и бороды растут, и усы! Взирать потешно. Да и голоса грубые. Это в юности они лепые и пригожие. А матушка как увидела меня на красном коне, да потом как позрела засапожник, так сразу признала, кто перед ней, за собой позвала…

— Так она у тебя омуженка?

— Белая Дива и рода древлевого, — горделиво заметил чуждый. — Старые обычаи блюдет. Потому и в Русь доживать пришла.

Настоятель знал, зачем омуженки в Русь являются и по лесам живут, однако спросил, словно несведущ был:

— Что это за обычаи — век на чужбине доживать?

Гоноша и глазом не моргнул.

— А Русь для них не чужбина вовсе. Сказывают, они с сих земель некогда вышли. Вот и тянет их обратно, как птиц перелётных.

— Что делают–то в старости? Волшебством да чародейством занимаются?

Ответ и вовсе был неожиданным:

— Бесовщиной, отче! Вот попы их и выкуривают, избушки огнём палят. А поймают, и самих на костёр сажают.

О женском племени омуженок Сергий многажды слышал от послухов, приходящих из земель полуденных, однако говорили о них, словно о былом, сказания всяческие волшебные сказывали, байки плели про то, как они чары напускают. Одни их поленицами называли, богатыршами, другие вовсе ведьмами звали, мол, на Лысой горе живут, шабаши мерзкие устраивают, в церковь не ходят, а поклоняются — грех и сказать! — уду! И эти уды каменные у них повсеместно стоят, и они своим идолищам требы воздают. Но будто в то же время мужской пол на дух не переносят, и поскольку весьма воинственны, то, встретив в поле мужчин, с ними сражаются и зачастую побеждают. Истинно поленицы!

От всех этих россказней казалось, Белых Див (так сами себя называли омуженки)давно на свете нет, хотя иные утверждали обратное, мол, в потаённых горных местах, куда лишь узкие тропы ведут, они ещё сущии уставов своих не меняют. Весь год с мужчинами воюют, но на Купалу юные их девы и молодые женщины сами прилетают в Дикополье. Одни говорят, на конях крылатых, другие–напомеле верхом: дескать, иным способом по ущельям да узким уступам ни пройти–ни проехать. Так вот, избирают себе женихов, лепых молодцев, заманивают, чарами завлекают, песнями сладкими, затем хватают, как добычу, и увозят, обыкновенно к устьям рек. Там у них уже всё для шабаша купальского готово. Еда обильная наготовлена, вино, пиво, мёди прочее питьё. Великие искусницы они трапезы устраивать, нигде подобных яств нет более. А вкусив хмельного, бесстыжие пляски устраивают нагишом, с огнями, вовлекая пленников. Те же при виде богатого угощения да красных дев всё на свете забывают, кресты снимают и грех творят. Без всякого стеснения друг у друга на глазах прелюбодействуют!