Сергей Алексеев - Волчья хватка. Книга третья

— Но князь Дмитрий сам бы прискакал просить, да занемог! Ходил мордву учить и простудился зело. Пластом лежит!

— Не дам, — повторил старец. — Засадников не дам, но отряжу малую ватагу отроков. Пускай поучат витязей бывалых и горделивых, как след отчину любить и с супостатом биться. А князю так скажи: намерения Мамая на Москву сходить не более чем ордынская потеха. Царьки между собою спор ведут и тешатся, играя. Нам след к битве великой изготовиться, которая случится не летом будущим, но токмо через год. Наш час ещё грядёт.

Верно, доверенный боярин настропалён был без Засадного не возвращаться.

— Весть из Орды была, от верных людей князевых. Мамай к набегу готовится изрядно. Может случиться так, полк твой к битве не поспеет, а супротив Мамая один не выстоит.

Ослаб оставался непреклонным.

— Великой битве быть через лето, под листопад. Не под Москвой — на поле Куликовом, близ Дона и реки Непрядвы.

— Откуда сие ведомо? — изумился Строган. — Как можно всё изведать, что мыслит супостат? Тем паче знать, где битве быть?

— Князю известно, что и откуда, — уклонился старец. — И ещё передай: пускай не в Москве сидит, идёт встречь темнику, к Рязани. Путь у него один, не разминётесь.

Путный боярин вскочил, лицо взялось коростой свежей, и тут она полопалась, кровь засочилась.

— Да ведь опасно оставлять Москву!

— Москве осады не сдержать.

— Но князь хлопочет! Зимою долбят рвы, на стенах камень запасают, смолу. В амбары хлеб свозят, прочие припасы…

— Это добро, — прервал его Ослаб. — Однако же Москва не выстоит…

— Помилуй, старче… Я краем уха слышал, тебе известно много, чему должно случиться. Будто у тебя некая книга есть, по коей ты гадаешь… Но можно ль полагаться на гадания?

Речь боярина стала путаной, сон порошил глаза и разум, ровно песок.

— Не спи, Строган! — прикрикнул бывший тут настоятель. — Тебе ответ держать перед князем!

Тот встрепенулся.

— Прости, игумен! И ты, старче, прости… Сон туманит разум. Сомнениями князь терзается. После поражения на Пьяне важно верх взять над силою ордынской! Надобно сокрушить супостата, дабы дух поднять! А ну как ошибка в твоём писании, старче?! И битве роковой быть не через лето, а ныне, под стенами стольного града?

Ослаб обвис на посохе и сам словно в дрёму впал.

— Ордынцев не след пускать к Москве, — промолвил он наконец. — В князьях и боярстве брожение, раскол, инакомыслие. Явных изменников возвели на плаху, да тайные остались. А они опаснее втройне! Они целуют крест, держа засапожник наготове. К тому же народ изверился московский. Притомился взирать на кривду и не внимает правде. Непременно сыщутся те, кто ворота отопрёт. И впустит супостата, даже без выгоды себе–чтоб князю навредить. Так и скажи ему. Ну уж как князь поступит, ответ ему держать. Не перед Богом, перед всеми коленами, кои родятся вольными, да вырастут под игом. А посему Засадный полк стану беречь как зеницу ока. Таким будет моё слово.

Строганпоник, верно готовый живота не щадить во имя отчины и великого князя. Да вот несу мел исполнить его волю. А Ослаб тем часом достал мешочек с желудями и дубовой ветвью. Отсчитал ровно дюжину, добавил столько же листьев, всё прилежно завернул в тряпицу и путному боярину подал.

—Возьми вот…Пусть князь пошлёт на Киржач. Тебя или ещё кого…Там, в пустыни, есть отрок по прозвищу Кудреватый. Ему вручить след сей знак.

—Отрок? — всполошился боярин. — Тот самый, ражный? Коего князь себе приглядел?

—Нет, Строган, это другой отрок, — осадил старец. — Получив от меня сию посылку, Кудреватый под Рязань придёт, с товарищами. В известный ему срок. Искать его не следует, сам княжье войско найдёт. И в битву вступит, коль будет нужда. А нет, так не объявится. Пускай воеводы сами научаются бить супостата, пускай не уповают на засадников и Господа. Но ежели кто из моих витязей искалечен будет или погибнет, спрос будет с князя. Немой спрос— тех, кого недостанет на поле Куликовом в нужный час. Мёртвые там возопят, Не прядва вспять потечёт от крови, коль полк не выстоит из–за одного аракса… Путный боярин устрашился от слов старца, крестом осенил себя, как будто не с монахом черноризным беседу вёл, не со схимником–суть с чёртом. Однако же опомнился.

—Помилуй, старче! Отдай хотя бы отрока сего! Что князя уберёг от уморенья в бане! Глядишь, они утешится… Ослаб слов убедительных даже не искал.

— Коль Бог его попросит, и Богу не отдам.

Строган уже знал — старец не отступит, и взмолился:

— Так хоть яви его!

— Сей гоноша не красна дева, чтоб любоваться…

— Князь в дар меч послал ему! Велел вручить…

И из сумы дорожной извлёк булат с рукоятью золочёной и в ножнах, серебрённых узорочьем. Ослаб оружия даже не коснулся, но игумен взял меч, клинок на остриё проверил, взвесил в руке и положил на стол.

— Безделица ему сей княжий меч, — заключил старец. — Но так и быть, когда вернётся ражный, вручи ему, игумен.

— А разве его нет? — опешил боярин.

— Я отпустил гоношу, — признался старец. — Справить дела мирские, долги раздать и прочие потребы исполнить…

— Но было велено при себе держать! — путный боярин сел на лавку, ноги не держали. — Я слышал сам…

— Не всё творится по веленью князя, — промолвил Ослаб. — Есть промыслы иные, подвластные судьбе и никому более.

Боярин молод был и, как все отроки, мало вникал в дела духовные, да и не хотел вникать, ибо подавлен был строптивостью старца, не знал, как подступиться, робел, должно быть ведая отношение великого князя к отшельнику троицкому. Да и притомился от ночной дороги.

— Дмитрий Иванович непременно спросит, — пожаловался он, скрывая зевоту. — Что мне ответить, старче?

— То, что услышал…

Юность брала своё, усталость и долгий холод клонили Строгана в сон, глаза померкли, веки закрывались. Дрёма, как хмель, развязала язык и пробудила искренность.

— И что великий князь о нём хлопочет?.. Молится… Спас от изменников? Но кто б не спас! Мне б довелось, и я… Ладно будь муж именитый или уж сын… А то безродный гоноша, холоп…

И сломленно на лавку повалился, заснул с открытым ртом, ибо коросты на лице стянули кожу.

— Пусть отдохнёт боярин, — заключил старец и тяжело поднялся. — В Москву не отсылай, покуда не вернусь.

И вышел из келейки вон.

Игумен суму дорожную под голову Строгана подсунул, укрыл рядном, задул свечу и притворил за собою дверь.

Отдавши своего красного коня ражному отроку, Ослаб не признавал иных лошадей, поскольку верхом не ездил, и в скит идти вознамерился на снегоступах. Сергий взволновался.

— Провожатых пошлю с тобой! Снег убродный, мороз…

— Сам добреду, — жёстко отозвался старец. — А ты зри тут, чтоб за мной никто не увязался…