Александр Булан - Жажда Крови

— Не смотри на меня так, Мария, — снова всплеснул руками Лоуренс. — С самого начала мы принимали решения, сомнительные с точки зрения современной морали. Но многие из них обернулись во благо. Опыты над сиротами? Ужасно. Но эти дети выросли и пополнили Хор. Почти все его молодые адепты — бывшие воспитанники нашего приюта.

— Убивать миллионы ради сомнительного блага единиц — чудовищное преступление! — возразила она. — Что может быть безнравственнее?

— Нравственно, не нравственно… Что есть нравственность? — вскинулся глава Церкви. — Нравственность — это инстинкт, защищающий вид от произвола воли отдельной особи. Но инстинкты слепы. В цивилизованном обществе не принято безоглядно потакать им. Мы подавляем естественное побуждение к размножению, когда не бросаемся на первую же понравившуюся особь противоположного пола. Мы делаем это, исходя из повеления разума. Так почему мы не можем отринуть нравственный инстинкт, если разум требует поступать вопреки ему?

— Разум? Где ты здесь видишь разум?! Это настоящее сумасшествие! — продолжила бесполезный спор учёная из Астральной башни. — До начала повального использования Древней крови люди могли быть более-менее уверены в будущем. Да, не существовало лекарства от всех болезней и старости, но медицина развивалась. У людей было будущее. Ты хочешь уничтожить это будущее.

— Когда-то я думал, что смысл жизни в том, чтобы стать «настоящим человеком». Чтобы творить «добро». Суть такой философии оставалась скрыта. Но то, что я видел… то, что видели мы все… показало мне, что добро лишь самообман. Добра и зла нет, дорогая моя. Есть лишь Истина и заблуждения. И Истина предельно близка к тому, что заблуждающиеся склонны называть абсолютным злом. «Добро» есть порождение нашей слабости, нашего страха увидеть себя настоящих. Кровь освобождает от миражей, — отвернулся Лоуренс. — Глуп тот, кто противится естественному положению вещей. Глупо жалеть гусеницу. Её предназначение — дать жизнь созданиям более высокого уровня.

— Воля ваша, мастер Лоуренс, — небрежно поклонившись, ответила девушка.

Будь проклят тот день, когда открыли лабиринты. Будь проклято неуёмное человеческое любопытство, не отягощённое ответственностью, мысленно кричала она. За все прошедшие в Ярнаме годы Мария как никто узнала силу любопытства, жажды крови, жажды величия и безответственности. Только смерть исцелит всех их, горько думала она. Но, похоже, покоя не обрести и после последнего вздоха. Разум опоен кровью, кровь есть Идон, Идон вечен.

Она будет сопротивляться до последнего.

Не замечая ничего вокруг, девушка брела по вечерней улице Соборного округа. Хотелось убивать предавших человечество церковников. Но это бессмысленно и вредно — сделанного ими не обратишь, а каждое совершённое охотником убийство питает Бледную Луну.

— Мария! — окликнул поджидавший её у дома Ян Горак. — Ром в опасности! Виллем собрался провести с ней очень опасный ритуал! Он собирается внедрить в её голову глаза убитой Великой! Я пытался остановить их, но меня едва не убили. Мне больше не к кому обратиться.

— Держи мой пистолет, — безжизненно произнесла девушка.

— А как же ты?

— Я иду с тобой. Постараемся обойтись без кровопролития.

Хотя уже больше двух месяцев стояло лето, окружающий ландшафт казался пустынным и безжизненным. Скукоженные листья больных деревьев из последних сил пытались впитать скудный свет, просачивающийся сквозь полог низких свинцовых туч. Безмолвный лес страдальчески трещал сухими ветвями. Ни пения птиц, ни других живых звуков. Лишь шуршание скользких змеиных тел в высокой траве.

Порой Марии чудилось, что небеса затянуты не свинцом, а кровью. Кровью, сквозь которую просвечивают колючие синие звёзды. Но пока ей удавалось отгонять наваждение.

Лошадь недовольно фыркала. Мария тщетно пыталась успокоить скакуна: ездовые животные боялись змей. Тяжелее всего приходилось там, где дорога сужалась и заросли травы почти смыкались. В таких местах Яну или Марии приходилось вести лошадь за поводья. Но животное могло оказаться незаменимым в том случае, если Ром будет в настолько плохом состоянии, что не сможет идти.

Лошадь из конюшни Бюргенверта, низкорослая кобыла серой масти, измученное и нервное создание, жалобно ржало.

— Что с природой, Мария? — горько воскликнул Ян. — Почему лес увядает? С каждым годом урожаи всё хуже, деревья умирают, цветы не распускаются. Птиц совсем не осталось, вороны и те вымирают.

Девушка закусила губу и промолчала.

— Что мы сотворили, Мария? — побледнев, спросил он.

— Я не знаю, почему лес умирает, друг мой, — покачала она головой. — Я начала понимать, почему люди становятся зверями и почему Лоуренс не желает остановить кошмар. Но что за зло убивает природу, я не знаю. Не думаю, что тут виновата копоть от города. В самой сути призванных Церковью сил есть нечто пагубное, разлагающее.

— Мария, может быть, стоит порвать со всем этим? — неестественно беззаботно предложил учёный. — Вытащим Ром, возьмём запас еды и воды на несколько дней — и уезжаем так далеко, как сможем! Поедем в обход основных дорог. Нас не поймают.

— Давай, Ян. Ты прав. Боюсь, что от общего рока не скрыться — но так вы самое меньшее выиграете время для себя, — поддержала его бывшая охотница.

— Почему «вы»? — недовольно нахмурился Ян. — Ты должна уйти с нами. Я не хочу, чтобы ты умерла в этом проклятом городе.

— Здесь ещё есть люди, которым я нужна, — Мария поправила треуголку. — И нужно разобраться в некоторых вещах.

— Одумайся! — горячо произнёс учёный, отодвигая ногой упавшую на дорогу ветку. — Если останешься, пропадёшь! Ярнам можно было спасти, но Церковь делает всё для его гибели. Мы должны спасти себя. Спасайся кто может — вот девиз наших дней. Наши знания могут понадобиться людям — если зараза пойдёт дальше.

Бывшая охотница не хотела рассказывать Яну о разговоре с Лоуренсом и о собственных выводах. Её друг ещё не оставил надежды на спасение себя и тех, кто ему дорог. Рассказ может лишить его последнего упования.

— Ян, ответь мне на один вопрос, — девушка коснулась плеча учёного. — Ты принимал церковную кровь?

— Я принимал изготовленные в Бюргенверте препараты, — ответил он. — У нас не любят что-либо церковное. Но сейчас трудно сказать. Вполне возможно. Хотя бы раз — вероятно.

Пусть окажется так, чтобы Ян никогда её не принимал и права была она, а не Лоуренс, мысленно просила Мария неизвестно у кого. Никто не откликнется. Никто не поможет, знала она.

Наконец, лесная дорога резко повернула и вышла к Бюргенверту. Старый университет стоял печальный и обезлюдевший. Ни весёлой болтовни оставшихся на летнюю практику студентов, ни степенных речей преподавателей.