Ричард Бэккер - Великая Ордалия

Клак … Клак … Клак …

Железные стержни отходили вверх от носа и кормы, сходясь к чернокованному вороту, направлявшему цепь к двум малым колесикам, находящимся сверху и каким-то образом стабилизировавшим движение. К нему же был прикреплен и глазок, но свет его был слишком ярок, не позволяя различить детали.

Стоявший прямо под глазком крепкий, хотя и морщинистый нелюдь взирал на них и пел:

— Перевозчик… — Наконец обратился к Ойнаралу Сорвил. Он не имел ни малейшего желания говорить о том, что с ним происходило, однако и не хотел оставаться наедине с мыслями, ему не принадлежащими. — Я не помню его.

— Амиолас его знает, — ответил сику, не поворачиваясь. На щеке его появилось лиловое пятно, засохшая капелька крови, похожая на цветочный лепесток. Юноша постарался отодвинуть на второй план мысли о Му’мийорне, забыть горе, ему не принадлежащее. — Мы всегда были долгожителями, — продолжил сику, — и он был стар еще до возвращения Нин’джанджина, ему дивились еще до того, как Подлые впервые искушали его племянника — Тирана Сиоля. Прививка не помогла никому из старцев, кроме него…

— Моримхира … — прозвучавшее в душе Сорвила имя заставило его вздрогнуть. Легендарный Создатель Сирот — прославленный как никто иной средь Высоких. Моримхира, гневливый дядя Куйара Кинмои, пресекший течение несчетных жизней, в те расточительные дни, которые предшествовали появлению Ковчега, когда Обители ещё сражались между собой.

— Да, — молвил Ойнарал. — Древнейший Воитель.

Такой ветхий.

— Но как случилось, что он стал выглядеть подобным образом?

Так человечно.

— Прививка сработала, но не в полную силу. Поэтому никакая хворь не может одолеть его, он бессмертен…

— Но не вечно юн.

Сику уставился вниз, во тьму.

— Ну да.

— Но как сумел он… — голос юноши пресекся. Память его представлялась распавшейся книгой, нет, даже хуже — двумя такими книгами. И он располагал только сваленными в кучу отрывками, фактами и эпизодами. И это, казалось, ещё более запутывало его, словно бы на каждую уцелевшую страницу приходило по странице вырванной.

— Ты хочешь спросить, как ему удалось избежать Скорби? — Догадался Ойнарал, поводя могучими плечами. — Этого не знает никто. Некоторые считают, что он переболел ей первым, что поступки его были настолько неистовыми, а жизнь такой долгой, что он уже был эрратиком ко времени окончания Второй Стражи, и что это… природное расстройство… избавило его от тех последствий, которыми страдают все остальные. Он не разговаривает, однако понимает многое из того, что ему говорят. Он не горюет и не плачет — во всяком случае, извне этого не видно.

— И теперь он заботится о них? Об остальных? Кормит их?

Безволосая голова качнулась под неподвижным светом белого глазка, висящего над нею.

— Нет. Эмвама ухаживают за Хтоником. Перевозчик служит тем, кто скитается в Священной Бездне.

Клак … Клак … Клак …

— Подобно твоему отцу Ойрунасу.

Ойнарал на несколько сердцебиений запоздал с ответом.

— Моримхира совершает Погружение каждый день, каждый день… — повторил он. — То, что прежде, до Хтоника, было священным паломничеством, ныне отвергнуто. Некоторые утверждают, что он таким способом кается перед теми, кого убил до пришествия Подлых.

— О чём ты говоришь?

Сику повернулся к нему — обращаясь к призрачному образу Иммириккаса, Сорвил теперь знал это.

К его нынешнему лицу.

— Его окружает дикий лабиринт, — проговорил Последний Сын обращая взор в черноту — словно бы невзначай, в действительности же питая отвращение к его облику. — И он придерживается единственной тропы, которая принимает его поступь.

Клеть опускалась под перестук молотков и скрипящий ржавым железом голос Перевозчика.

Так пел Древнейший Воитель. И Сорвил узнал, что недра земли представляют собой лабиринт, они полны пещер и пустот. Было страшновато узнать, что основание всех оснований содержит в себе пустоты. Вокруг нас земля , осознал он не веря себе самому — земля ! — и они проходили сквозь неё, погружаясь в черную утробу. Он немедленно заметил изменение в характере рельефов, когда, наконец, обратил на них свое внимание, понимая при этом, что происходили эти изменения постепенно — от фигуры к фигуре. В какое-то мгновение, быть может ещё когда сверху доносились отголоски Плача, каменное население стен начало замечать их . Одно за другим поворачивались небольшие, с кулак лица, фигуры ростом в локоть начали выстраиваться на краю выжидающей пустоты. К тому времени, когда Сорвил обратил внимание на перемену, небольшие скульптурки скопились на переднем плане панелей, и стояли, выжидая и глядя на них, поворачивая лицо за лицом.

Клак … Клак … Клак …

Разделенная между Сорвилом и Иммириккасом душа замерла в ужасе.

— Никому неведомо как или почему пожиратели камня изобразили их подобным образом, — проговорил Ойнарал со своего края, быть может, ощущая его смятение, а быть может и не замечая его. — Сами пожиратели говорили, что сделали так, дабы почтить Погружение, как путь к самопознанию и постижению грехов. Чтобы понять внешнее, говорили они, надо отвергнуть внутреннее.

Сорвил поежился, такое воздействие произвели на него эти тысячи неподвижных ликов.

— И ты не доверяешь им?

— Их выражения… — произнес сику голосом столь же заискивающим, как и его взгляд. — В них слишком много ненависти.

Однако молодой человек не замечал ненависти даже на одном из лиц. Они просто следили, образуя кольцо за кольцом внимательных миниатюрных ликов, с которых смотрели глаза столь безразличные, что их можно было бы счесть мертвыми, и столь многочисленные, что сливались в одно. Плач ещё пронзал собой воздух, образуя стоячее болото стенаний и воплей, шум, снабженный крючками, способными как репьи цепляться к душам. И от противоречия у него по коже побежали мурашки — от зрелища суда произведенного , и звука суда принятого …