Галина Романова - Дороги богов

Голоса и шум снаружи заставили ее решиться выйти. Неловко одернув на себе рубаху, которая оказалась ей велика, Зарница толкнула косую дверку и вышла.

Восемь костров в окруживших капище ямах уже полыхали вовсю — языки пламени поднимались ровно вверх, и дым завивался кольцами. Точно такой же огонь горел у камня-алтаря у подножия изваяния Перуну. Двое молодых жрецов — Зарница невольно задержала взгляд на Милонеге — стояли по обе стороны резной личины бога, а старый Огнеслав вышел навстречу нескольким всадникам.

Они подъехали к распахнутым ради них воротам и спешились. Последним с коня сошел старик, на вид казавшийся старше Огнеслава. Пока сидел в седле, он выглядел молодцевато, но, ступив на землю, согнулся и, вцепившись в поданный ему посох, неспешно пошел к жрецу. Справа и слева от него шествовали двое нарочитых мужей — бояре, догадалась Зарница, а позади теснились остальные. Десяток отроков остались снаружи при лошадях.

Старик поравнялся со жрецом и поклонился ему, силясь достать рукой землю. Судя по расшитой рубахе, богатому алому плащу, золотой гривне на шее и собольей шапке, всякий мог бы узнать в госте князя или старейшину рода.

— Ждал я тебя, князь-старейшина Гостомысл, — ответил на приветствие Огнеслав. — Гонец твой все мне поведал. Повести теперь ты, почто явился сюда, что за нужду до богов имеешь?

— Не стало мира и покоя на Руси, — двумя руками вцепившись в посох, заговорил князь Гостомысл. — Сам небось ведаешь, что князья из рода Славенова вершат!.. И мне не стало места ни в одном граде, как погибли мои сыновья-надежа… Потому порешил я с верной дружиной моей и боярами моими уйти сюда, где нет ни града, ни князей, и поставить новый город, свой. Ведомо мне, что тут уж живут люди, а потому прошу — испроси у богов позволения и совета: повелят ли они тут град рубить, иль еще куда мне уходить?..

Оглянувшись на своих спутников, он кивнул, и двое воинов выступили вперед. Они молча сложили к ногам жреца Огнеслава княжеские дары — свежебитую, сегодня на зорьке, дичину, два кожаных мешка с зерном и крупой, бочонок с брагой, длинную щуку и что-то завернутое в ткань — как углядела Зарница, то могло быть оружие, ежели судить по форме. Последним подошел безусый отрок и осторожно опустил на землю слабо трепыхающийся сверток — живую дань.

Огнеслав молча смотрел на дары. Потом оглянулся на младших жрецов. Те уже привыкли по глазам старика узнавать его повеления — подошли, забрали все.

— Что ж, — прикрыл глаза Огнеслав. — Испрошу у богов милости…

Люди мигом отступили, теснясь, ближе к выходу. Возле князя Гостомысла остались только два ближних боярина.

Снеся дары в землянку, Милонег и Ведомир ненадолго задержались там, и к Зарнице, которая все еще стояла как потерянная, подошел жрец Огнеслав.

— Не стой без дела, — сухо бросил он. — О судьбе гадать будем — освяти место.

— Как? — выдохнула девушка.

Старый жрец недовольно скрипнул зубами и отошел. Он весь уже был душой с богами и не терпел, когда его отвлекали непотребными, как казалось, вопросами. Растерявшаяся Зарница с удивлением посмотрела ему вслед и вздрогнула, когда сзади с нею поравнялся Милонег. Молодой жрец вложил ей в ладонь меч — возможно, один из дареных князем Гостомыслом.

— Обойди по кольцу костров место посолонь, — он указал рукой, куда идти, — замыкая круг, с заговором, чтоб никакая злая сила, ничьи лихие помыслы — человека ли, лесной иль водяной нежити, зверя-птицы ли — не посмели нам помешать… Слыхала, как такое слово молвится иль повторить?

Девушка взглянула в глаза улыбающемуся парню и кивнула:

— Справлюсь…

Все еще не расставшись с мечом, Зарница запрокинула голову, когда жрец Огнеслав, взмахнув руками, выпустил в небо сизого сокола, отловленного людьми князя Гостомысла. Только что он метнул жребий, как угоднее богам поступить с птицей, — и выпало ее отпустить.

Пронзительно и зло закричав, сокол стремительно взмыл в небо и начал подниматься кругами. Десятки пар глаз до боли всматривались в его полет, и только для одного из людей в каждом взмахе сильных крыльев ясно читался ответ. Что ж, полет ровен и гладок, птица не уходит далеко, не спешит укрыться в роще, не тянет за озеро, не мечется бестолково, как отбившаяся от стаи, не ищет места, где бы сесть. Соколу вроде как нравится летать в небе над Перынью.

— Ну, что он? — раздался надтреснутый голос князя Гостомысла. — Я не вижу его…

Жрец Огнеслав сердито качнул головой — слишком торопится князь. Ответ богов ясен, но как бы не вмешалась какая чужая сила!.. Переждав еще немного, он опустил глаза и взглянул на князя.

— Удачен жребий твой, князь-старейшина Гостомысл, — молвил он. — Боги благословляют деяние твое. Руби новый град на берегу Волхова!

— Мой новый град… Новый Город, — прошептал Гостомысл.

Вывернув шею, он попытался проследить взглядом птицу, но сокол уже растаял в синеве. На старческие глаза его наворачивались слезы, и потихоньку отошедшая в сторонку Зарница понимала старого князя — у нее тоже больше не было родного дома, дружины и ни одного знакомого человека на всем белом свете. Ей тоже нужно было место, где бы она могла преклонить голову. Перуново капище и старое селение при истоке Волхова — Мутной реке — готовы были дать приют всякому.

Как, последний раз поклонившись Перуну, даровавшему им добрый знак, гости во главе со своим князем покинули капище, Зарница не видела — внезапно в глазах потемнело, и девушка осела наземь, упираясь спиной в бревна ограды. Милонег, отвлекшийся на свои обязанности младшего жреца, заметил ее обморок позже. Бросив работу, он подбежал и вскинул Зарницу на руки, спеша унести ее в землянку.

Изнуряющий мучительный бег по лесам вслед за всадником на буром коне только сейчас сказался на Зарнице. Лишившись сил, она полностью пришла в себя много позже, уже в землянке, на наскоро устроенном ложе. На спиле пня рядом оплывал в глиняном черепке масляный светильничек. Рядом стояла плошка с отваром, над которым поднимался терпкий травяной дух.

Заметив, что девушка открыла глаза, над нею склонился Милонег. Опушенное первой бородкой лицо молодого жреца осветилось совсем юношеской улыбкой. Убедившись, что девушка его узнала, он приобнял ее за плечи, помогая подняться.

— Вот испей-ка, — молвил он, поднося к ее губам край плошки. — Трава девясил в саму Купальскую ночь взята, в семи росах вымочена. Старейшина Огнеслав сам ее сбирал.

Девушка послушно сделала глоток, потом другой. Воину не к лицу привередничать, особенно когда доподлинно ведаешь, что худа от этого не будет. Милонег не отпускал ее, пока плошка не опустела.

— Вот так, — снова улыбнулся он. — Старейшина говорил — ты выживешь…