Р Скотт Бэккер - Великая Ордалия

Старый волшебник пробурчал что-то, долженствующее обозначать «да».

— Потому что этого потребовал Бог, — предположила она, спустя несколько мгновений, наполненных не столько размышлениями, сколько пыхтящими попытками спустится ещё на один шаг.

— Нет, — произнес он, — какие у него самого были на то причины?

Мимара, мельком взглянув на него, пожала плечами?

— А это имеет значение?

— Куда мы идём? — прервал их мальчик откуда-то сверху и сзади. Его шейский был слегка искажен картавым айнонским выговором, вечно сквозившим в речах Мимары.

— Туда, — кивнув в сторону севера, ответил пораженный колдун, задаваясь вопросом — что же на самом деле чувствовал сейчас этот дунианский ребенок, всего несколько страж назад ставший свидетелем гибели своего отца?

— Мир идёт прахом в той стороне, мальчик…

Последнее произнесённое слово повисло в воздухе, в то время как он пораженно уставился на что-то.

Мимара проследила за его хмурым взглядом до самой лазурной дымки, застилавшей горизонт.

Все трое застыли, осматриваясь в оцепенелом замешательстве. Леса Куниюрии вдруг отмело прочь от смятой, словно линия лишенных зубов дёсен, гряды Демуа — всю их зелень, намазанную поверх древней, нехоженой черноты. Минуло несколько сердцебиений, прежде чем Ахкеймион, чертыхаясь и проклиная подводящее его зрение, наворожил чародейскую Линзу. И тогда они увидели это — невозможность проступающую сквозь невозможность. Огромный шлейф, извергающий свои косматые внутренности наружу и вверх — выше, чем доставали вершины гор или дерзали проплывать облака…

Столб дыма, подобный тени смертельно ядовитой поганки, вознесшийся до свода небес и заслонивший собою саму чашу Мира.

Чудовищный дымный шлейф, постепенно растворяясь в воздухе, стелился над морем.

Казалось, что сама Преисподняя объяла собой Даглиаш.

Саккарис, с пустыми и полными неверия глазами, встретил Пройаса на вершине Мантигола. Открывавшийся сверху вид напоминал сцену, вышитую на посвященном какому-нибудь героическому деянию гобелене: выжившие, измолотые последствиями свершившейся катастрофы, сокрушенные души, что могли бы ощутить себя увенчанными бессмертной славой, если бы не та цена, что им пришлось заплатить. Так всегда ведут себя люди после постигшего их бедствия, будь то проигранная битва, смерть близкого человека или что угодно другое, выбивающее течение их жизней из привычной, будничной колеи — пытаются общаться, если не словами, то взглядами или просто дыханием.

Отвернувшись от экзальт-магоса, Пройас взглянул на то, что представлялось кругами совершеннейшего изничтожения, чудовищными кольцами, выжженными на самих костях Уроккаса, и раскинувшимися по всей речной пойме. Там, где стояла ранее Даглиаш, пылала даже земля. Струи густого, вязкого дыма тянулись вверх, выглядя так, словно само Мироздание, перевернутое и выпотрошенное, оказалось подвешено в пепельном небе на собственных кишках. Земля вокруг клокочущей сердцевины бедствия была выжжена до такой степени, что превратилась в иссохшую известь и голый обсидиан. Первые, из хотя бы частично сохранившихся тел, виднелись на некотором расстоянии от этого жуткого места, будучи, казалось, лишь обугленными участками поверхности — чуть более, нежели просто отпечатками, оставшимися от сгоревших трупов, в которых можно было узнать чьи-то останки лишь потому, что они оказались в укрытиях — оврагах или низинках, забитых мертвецами, словно водосточные желоба гниющими листьями. Далее, в относительной близости от искрошенного подножия Олорега, он заметил и первых выживших — ползущих или скатывающихся по склонам, на которых в остальном не было заметно каких-либо признаков жизни…

Нагих людей, простирающих руки к небесам.

Пустоши Агонгореи тлели на противоположном берегу, дымясь как оставленные возле огня мокрые тряпки. Река Сурса несла свои темные воды, вливаясь в море чернильным пятном. Огромные кучи шранков, сбившись в нечто вроде плотов, образованных сцепившимися тушами, скользили по её поверхности, перекатываясь и сталкиваясь друг с другом, подобно грудам отбросов, плывущих по сточной канаве. Это зрелище, по крайней мере, способствовало тому, что мертвящая хватка одного из кулаков, сжимавших пройасову грудь, немного ослабла. Ордалия, конечно, сильно пострадала от чудовищной катастрофы, но полчищ шранков — всей их несметной Орды — более попросту не существовало.

Катаклизм.

Выжигающие глаза лучи света. Грохот, рвущий в клочья барабанные перепонки. Удары, превращающие тела могучих мужей в измятую плоть и кровавые брызги…

Катаклизм, указывающий людям на их подлинную — жалкую долю, свидетельствующий о том, что само биение их жизней есть следствие молчаливого попустительства сущностей намного более могущественных.

Если у Голготтерата есть столь грозное оружие или союзники, то какое значение могут иметь усилия и рвение обычных людей?

Пройас повернулся к побелевшим лицам, что окружали его. Его собственные тревога и уныние были столь же очевидны.

Казалось, никто не способен задать вопрос, который следовало задать.

— Кто-нибудь видел Его? — воззвал он, оглядывая всех присутствующих по очереди.

Никто не отвечал.

— Кто-нибудь! — вскричал он надломившимся голосом.

— Я-я видела… — запинаясь произнес женский голос, — Незадолго до того, — дрожащий, измученный взгляд, — как-как эт-то… это случилось.

Одна из свайальских ведьм, шатаясь, смотрела на него, одежды её сгорели, оставив вместо себя лишь хрупкие, высушенные обрывки, а роскошные некогда волосы превратились в опаленные космы.

Откуда-то ему было известно, что она не доживет до утра.

— Он-он… предупредил нас! Сказал нам…

Кашель скрутил её, алые, как маковый цвет, брызги оросили подбородок.

— А с тех пор? — рявкнул Пройас, переводя взгляд с одного лица на другое, — Видел ли Его кто-нибудь с тех… с тех пор… — Он поднял вялую руку, указывая на вздымающийся выше гор столб дыма за своей спиной.

Ни у кого из них не было слов, чтобы суметь описать то, свидетелями чему они стали.

Дышащая ужасом тишина. Кто-то, с краю собравшейся вокруг него небольшой толпы, вдруг разрыдался. Налетевший на вершину порыв ветра принес с собой вонь пепла и запах медной стружки.

Нет , прошептал внутри него тихий голос.

Пройас, покачнувшись, сделал неуверенный шаг в сторону, пытаясь восстановить равновесие, а затем и вовсе едва не упал в обморок от внезапно нахлынувшего головокружения. Приходить в себя ему не слишком хотелось. Желание отмахнуться от удерживающих его рук и отправится в недолгий полет было много сильнее. Упования. Народы. Кто-то — Саккарис? — схватил его за локоть и он почувствовал, как его собственная тяжесть настойчиво сопротивляется этой хватке, словно стремясь стать чем-то вроде мертвого груза. Но рука слишком крепко держала его — с невозможной и даже какой-то бездумной силой, как удерживает отец своего сына, уберегая его от опасности.