Р Скотт Бэккер - Великая Ордалия

И владыку фаним, Фанайала аб Каскамандри.

— Сам падираджа ! — донесся до её слуха чей-то голос с парапета башни над головой.

Это меняло всё.

— Так значит, он действительно хочет переговоров? — спросила Эсменет.

Слева раздался голос Финерсы.

— Бог в том и другом случае даровал нам сказочную возможность, Благословенная.

Она повернулась к Антирулу, при всем своем боевом опыте задумчиво смотревшего наружу, выпятив губы так, словно бы он собирался лузгать семечки передними зубами.

— Согласен, — наконец произнес он, — хотя сердце мое протестует.

— Вы хотите убить его, — сказала она.

Экзальт-генерал метрополии, наконец, перевел взгляд на нее. Эсменет видела, что он одобряет её нерешительность, — почти в той же мере, как возражал против неё Финерса. Не потому ли, что она женщина… сосуд, созданный для того, чтобы давать то, что берут мужчины?

— Представь себе, сколько жизней ты сбережешь тем, что снимешь с него шкуру! — Воскликнул Финерса обращаясь, как часто случалось, к её затылку, что свойственно людям, принимающим обиду за проявление разума.

Так или иначе, он становится слишком фамильярным.

Вместо ответа, она повернулась к своей дочери, покорно — слишком покорно, вдруг подумала Эсменет — стоявшей в шаге от обступивших её мать мужчин.

Девушка с льняными волосами невозмутимо посмотрела на мать. К ровному рокоту барабанов добавился грохот копыт.

— Я поступила бы так, как поступил бы отец.

— Да! — Вскричал Финерса, почти полностью забыв про сдержанность.

Глава её шпионов боится, поняла Эсменет. Он по-настоящему испуган…

И отметила, что сама она ничего не боится .

Это приглашение на переговоры было ничем иным как ловушкой, из тех, на успех которых не рассчитывали сами фаним, во всяком случае её имперские последователи хотели бы, чтобы она поверила в это. У войны, во всяком случае, свой джнан, свой этикет, в котором неумение предоставить врагу возможность выставить себя дураком, само по себе является неудачей. Фанайал просто забросил ей, как говорится «пустой крючок», рассчитывая, что она вдруг сглотнет его…

В конце концов, она же женщина .

Однако теперь получалось, что Фанайал предоставляет ей возможность сделать то же самое…

А это означало, что приглашение не рассчитано на то, чтобы убить её.

И в свой черед указывало на то, что сам он едет не для того, чтобы погибнуть, то есть Фанайал аб Каскамандри, прославленный падираджа-разбойник, действительно хочет о чем-то договориться…

Но зачем?

— Приготовьтесь, — сказал она Антирулу. — мы убьем его после того, как выслушаем…

Мысль о необходимости убийства на мгновение смутила её — не более того. Дым столбами всё ещё поднимался над горизонтом со стороны холмов. Пока еще никто не знал, какого рода разрушения там творятся, понятно было, что разрушения эти мерзки и огромны. Она убьет Фанайала, убьет здесь, а потом изгонит его презренный народ за пределы всего и вся. Она потопит Каратай в крови его собственных сыновей, чтобы никогда не пришлось снова страдать от них её сыну…

Она сделает это. Эсменет ощущала это с беспощадной уверенностью. После стольких лет кровопролитий устроенных её мужем, она имела право на собственную меру чужой крови.

Эсменет вспомнила о Нарее, и веки её затрепетали.

— Когда я скажу два слова: истина сверкает, — обратилась она к своему блистательному экзальт-генералу Метрополии. И посмотрела на фаним, как бы ожидая с их стороны некоего мистического подтверждения. Дыхание её, всё это время чудесным образом остававшееся непринужденным, напряглось, так как пустынные всадники уже почти завершили свой путь… — тогда убейте его.

Примерно три десятка всадников врассыпную пересекли последнюю берму, а потом пустили коней рысью по дороге. В соответствие с обычаем своего народа в большинстве своем они отращивали длинные усы и носили конические шлемы. Внешне они казались дикарями — едва ли не скюльвендами — в своих собранных из разных краев доспехах. Некоторые из них могли похвастать блестящими сворованными хауберками, панцири других были выкрашены темной краской перед трудной дорогой. Жилистые кони явно были недокормлены, ребра бросали тигриные тени на их бока. Они гнали коней, сказал Антирул, это означало, что животные были утомлены, по словам того же Антирула. Неудача… неспособность взять штурмом Момемн, когда существовала такая возможность, была просто написана на их лицах.

Фаним разъехались пошире, насколько это позволяли рвы, а потом перешли на полный галоп — рассчитанная бравада, в этом невозможно было усомниться, тем не менее производила впечатление.

Трепет воспоминаний о Шайме пронзил её обликом кидрухиля, сраженного в ослепительной каллиграфии Напевов Акхеймиона. Разбойники прогрохотали к маленькому столику, превратившись в тени башен в темную удлиненную массу. Поднятая копытами пыль закружилась вокруг лошадиных ног. Она была настолько уверена в том, что всадники опрокинут столик, что начала бранить их еще до того, как они осадили коней, и несколько хаотично, но одновременно остановились. Огромное и прозрачное облако пыли поднялось перед всадниками, угрожая перехлестнуть через бойницы, у которых она стояла, однако вечный ветер, дующий от Менеанора, немедленно утащил пыльное облако внутрь суши.

Расстроенная, она наблюдала за пустынными всадниками, превратившимися из тонких силуэтов в живых людей. Она планировала поприветствовать их согласно джнанским приличиям, обезоружить женственным соблазном. Но вместо этого обнаружила, что вглядывается во всадников, разыскивая его …

Найти Фанайала оказалось несложно, с учетом того, насколько он оказался похожим на своего брата Массара, Обращенного, вместе с её мужем ушедшего в поход на Голготтерат. Причудливая козлиная бородка, узкое, мужественное, горбоносое лицо, внимательные, глубоко посаженные глаза: все эти черты изобличали в нем сына Каскамандри. Только он один был одет в соответствии с отблесками славы своего отца, голову его венчал золотой шлем, увенчанный пятью перьями, грудь прикрывал блестящая нимилевая кираса, одетая поверх желтой шелковой рубахи койаури.

Покорившись припадку ярости, Эсменет завопила.

— Возмутители спокойствия ! Убирайтесь в свои нищие дома! Или я засыплю пустыню костями ваших соплеменников!

Настало мгновение полной изумления тишины.

Фаним громко расхохотались.

— Ты должна простить моих людей, — громко произнес падираджа, преодолевая последствия нахлынувшего и на него самого приступа веселья. — Мы, фаним, позволяем своим женщинам властвовать в наших сердцах и… — он с насмешкой покрутил головой, подбирая слова — и в наших постелях.