Р Скотт Бэккер - Великая Ордалия

Невероятные, разверзшиеся пространства.

Неожиданное головокружение заставило его припасть на правый локоть. Они плывут , понял он. Древние старцы, безрукие и безногие, были расставлены на какой-то платформе — сделанной из того же неземного металла, что и Ковчег. Из соггоманта, мерзкого и неподдающегося никакому воздействию. Сквозь прорехи в грязи под собой он видел золотые рельефы, сражающиеся фигуры, злобные, плотоядные и нечеловеческие. И знак — два противопоставленных символа, напоминающих изогнутые, подобно змеям Гиерры, буквы, цепляющиеся за литеру в виде бычьих рогов.

Знак, который смог бы узнать любой из отпрысков Дома Анасуримборов: Щит Силя. [1]

Они плыли вверх по какой-то невероятно огромной шахте, способной вместить в себя весь Храм Королей. Рога, понял Нау-Кайюти…

— Чудо … — проскрипело одно из этих убогих созданий, свет на мгновение вспыхнул и погас в его глазах.

— Разве не так?

Они возносились к месту, что сику именовали Могилой-без-Дна…

— Ииску …

— Они сделали это место…

— Чтобы оно было их…

— Суррогатным миром…

Огромный колодец, расположенный в Воздетом Роге Голготтерата.

— И теперь … теперь…

— Оно принадлежит мне…

Они восходили к злейшей из злейших вершин мира, на которую ступали лишь мертвые и проклятые.

— Сё…

— Твердыня…

— Ссспасения!

Ярость, лихорадочная, самозабвенная, титаническая, овладела членами и голосом старого чародея. Он взвыл, напрягся всем своим телом, всей мощью делавшей его непобедимым на стольких полях сражений.

Но уродцы только пускали слюни и хихикали по очереди, один за другим.

— Нау-Кайюти …

Он подобрал под себя ноги, сел, умерил голос, напрягся, члены его раскраснелись и затрепетали… рванулся всем своим существом…

— Вор …

Железо трещало, но не поддавалось.

— Ты вернулся…

— В дом…

— Что обокрал…

Он осел в смятении на пол, с насмешкой посмотрел на уродцев. Различные лица, сведенные бессилием и немощью к одному. Разные голоса, втиснутые в один единственный голос старостью и вековой ненавистью. Десять убожеств, но одна древняя и злобная душа.

— Проклятье ждет тебя! — Взревел великий князь. — Вечное мучение!

— Твоя гордость…

— Твоя сила…

— Суть ничто, кроме искры для…

— Похоти…

— Моих созданий…

Мысли великого князя промчались сквозь душу старого колдуна.

— Они процветут…

— В твоих горестях…

Они поднимались… поднимались посреди вони и тьмы. Огромная, с золотыми ребрами горловина рога, проплыла мимо и вниз.

— Проклятье! — Возопил Нау-Кайути. — Как долго ты еще сможешь продлевать уловками эту отсрочку, старый нечестивый дурак?

— Твои глаза…

— Вынут…

— Мужское естество…

— Отрежут …

— И я предам тебя…

— Своим детям…

— На потеху и поругание…

И Нау-Кайюти расхохотался, ибо страх был вовсе неведом ему. — Пока свое слово не скажет Преисподняя?

— Ты будешь сокрушен…

— Побит и унижен…

— Раны твои изойдут кровью…

— Черным семенем детей моих…

— Честь твоя будет брошена…

— Пеплом…

— На горние ветры …

— Где Боги соберут её! — Прогудел великий князь. — Те самые Боги, от которых спасаешься ты !

— И ты будешь рыдать…

— Тогда…

Платформа со Знаком Силя возносилась в окружающей тьме, прямо к сверкающему золотом просвету. Прикованный к прочному остову, старый колдун вскричал со всей безумной непокорностью, взревел с не принадлежащей ему силой.

— И когда всё это будет сделано…

— Ты расскажешь мне…

— Где твой проклятый наставник…

— Сокрыл …

— Копье Ца…

А потом пришел ослепительный свет, мерцающий и холодный.

Кашель… словно он вдруг поперхнулся слишком студёным воздухом.

Ночь обрушилась сразу, как только они спустились с противоположной стороны ледника, заставив их разбить лагерь чуть пониже померзлых высот. Они устроились на безжизненном карнизе, на камнях которого, на южной стороне, солнце накололо узоры лишайника. А потом уснули, прижавшись друг к другу — в надежде, и ради того, чтобы согреться.

Теперь, протирая глаза, старый колдун увидел, что Мимара, обняв колени, сидит на приподнятом краю карниза и вглядывается вдаль, в сторону разрушенного талисмана Ишуаль. На ней, как и на нем самом, были подопревшие меха, однако, если он предпочел упрятать под шкуры краденный нимилевый панцирь, Мимара натянула золоченый хауберк прямо поверх одежды. Она посмотрела на него с любопытством, не более того. Прямо как мальчишка — при такой то прическе, подумал он.

— Я видел сон… — проговорил он, обнимая себя для тепла руками. — Я видел его .

— Кого?

— Шауриатаса.

Объяснений не требовалось. Шауриатас — таким было оскорбительное прозвище Шеонанры, хитроумного Великого Мастера Мангаэкки, своим гением сумевшего обнаружить последних живых инхороев, и воскресившего их план разрушения мира. Шауриатас. Глава Нечестивого Консульта.

В её глазах промелькнуло удивление. — И как у него идут дела?

Старый колдун заставил себя нахмуриться, а потом расхохотался.

— Не сказал бы, что он в своем уме.

В освещенной утренним солнцем дали долина громоздилась и рушилась, овраги и рытвины соединялись друг с другом под немыслимыми углами, откосы щетинились елями, подпирая обрывы, вонзавшиеся в облака.

Ишуаль вырастала перед ними на невысоких складках местности, башни и стены её повержены… оправа, из которой вырвали самоцветный камень.

Ишуаль… Древняя твердыня Верховных королей Куниюрии, на целую эпоху сокрытая от людей.

Когда вчера они с Мимарой пересекали ледник, он не знал, чего ожидать. Он имел какое-то представление о времени, o той безумной и невидимой кожуре, которой прошлое окружило настоящее. Когда жизнь была монотонной и безопасной, когда то, что случалось и случилось, образовало нечто вроде жижи, и парадоксы времени казались всего лишь прихотью. Но с тех пор как жизнь вновь сделалась весомой … настоящее ни когда ещё не казалось более абсурдным, более ненадежным , чем сейчас. Надо было есть, есть как всегда, любить, надеяться и ненавидеть также как и прежде — но это казалось невозможным.

На двадцать лет он затворился внутри своих Снов, отмечая, как неторопливо копится груз ночных вариаций и перестановок. Единственным календарем ему служило взросление детей его рабыни. Прежние горести, конечно же, испарились, но всё же, каждый день казался тем днем, когда он проклял Анасуримбора Келлхуса, и с окровавленными ступнями начал свой путь в изгнание — так мало случилось с той поры.