Р Скотт Бэккер - Великая Ордалия

— Серва… Моэнгхус… что станет с ними?

Он сам испугался того, как имя её застряло в его горле, прежде чем вылететь на свободу.

— Они будут Распределены.

Каким-то образом он понял, что значит это слово.

— Разделены как трофеи…

— Да.

— Чтобы их любили… — проговорил юноша, в ужасе, но почему-то без удивления. — А потом убили.

— Да.

— Ты должен что-нибудь сделать!

— Старейшие опекают меня, — проговорил Ойранал, — и даже возвышают в знак всей той борьбы, от которой меня освободили. Они считают — пусть в моём лице, по меньшей мере, хоть какой-то оставшийся от них уголек будет и далее продолжать тлеть в черноте. Но при всех своих дурацких восхвалениях они, как и прежде, презирают меня. В этом и есть горькая ирония моего проклятья, сын Харвила. Я являюсь величайшим позором во всем своем роду, писец-отшельник, затесавшийся среди отважных героев, и только я один помню разницу между честью и порчей…

Инъори ишрой покрутил головой, словно озвученные факты застряли у него в горле.

— И только я один помню, что такое позор !

Сорвила удивляло, насколько жизнь в этом подземелье напоминает его собственную. Люди вечно украшали свои слова ещё большим количеством слов, утверждая, что делают так ради сочувствия, красного слова или по трезвому размышлению, когда по сути дела их интересовал только статус говорящего. И если что-то делало нелюдей «ложными», решил он, так это их благородство, их единение, их упорное нежелание противоречить заветам отцов…

И высшее их презрение к предметам удобным .

— И поэтому ты нуждаешься во мне, чтобы низложить Нин'килджираса? — Спросил юный Уверовавший король. — Из-за ханжества Старейших?

Ойнарал смотрел вперед, мраморный профиль его оставался невозмутимым.

— Да.

— Но если никто не считается с твоим словом, что может значить слово человека?

— Мне нужны от тебя не слова, сын Харвила.

— Так зачем же тогда я тебе нужен?

Не глядя на него, сику указал на широкую лестницу, уходившую справа от них в живой камень и тьму — Внутреннюю лестницу, понял Сорвил. Освещено было лишь её начало, но далее всё тонуло во тьме.

— Чтобы выжить, — ответил Ойнарал.

— Не понимаю, — проговорил Сорвил, спускаясь во мрак. Удивительный бестиарий, украшавший стены оставшихся наверху коридоров, уступил место теснящимся друг к другу историческим сценкам. Но если исторические диорамы ранее выступали из стены на полный локоть и повсюду сохраняли параллельность полу, здесь они торчали под углом, терзая потолок сценами славы и эпической борьбы.

— Ты соединен с Богом.

Сорвил едва сумел ощутить, что хмурится.

— Боюсь, что судьба ведет меня в ином направлении , Ойнарал.

— У судьбы нет направления, сын Харвила. Время и место твоей смерти назначено заранее, и не зависит от того, где и когда ты пребываешь.

Мысль эта встревожила юношу, несмотря на те долгие месяцы, которые он потратил, чтобы приглушить её.

— Итак? — Спросил он тонким голосом.

— Быть обреченным, это значит также быть оракулом …

— То есть прозревать будущее?

Одобряющий взгляд темных глаз.

— В известной мере да… Я знаю только то, что ты не можешь умереть внутри Плачущей Горы.

Юноша нахмурился. Так ли он понимал свою судьбу прежде?

— Ты хочешь воспользоваться мной как амулетом ! — Вскричал он. — Средством оградить себя от смерти!

Рослый сику спустился на десять ступенек и только потом ответил. Искусно сделанная кольчуга на его теле переливалась в близком свете. Тень ползла по ступенькам позади него.

— Там, куда мы идем… — начал он и умолк повинуясь какой-то непонятной причине.

— Я не смогу выжить там, куда мы идем, — продолжил он, — если только не буду идти в твоей тени — твоей Судьбе.

— Так куда же мы идем? — Спросил Сорвил, заслоняясь рукой от яркого света, ибо, хотя лестница уходила вниз, её крытая часть — тяжёлый потолок — закончилась…

Если умолчание было задумано загодя, сику в точности выбрал момент для своего признания. Даже при всех знаниях Амиоласа, открывшееся зрелище лишило юношу дара речи. Сотни глазков сверкали созвездием ослепительно ярких крохотных солнц, проливавшим свет на всю так называемую Расселину Илкулку, широкий диагональный клин пустоты, прорезавший сердце Горы. Внутренняя лестница, расширяясь, сбегала вниз по склону, приобретая совершенно монументальную ширину и спускаясь к самому низу Расселины. Однако истинное чудо располагалось наверху, оттиснутое в противоположном фасе Илкулку: знаменитые висячие цитадели Иштеребинта.

— Мы вырождаемся, — проговорил Ойнарал, — но дело рук наших живет…

Сорвил обнаружил, что невольно открыл от изумления рот, несмотря на то, что Иммириккас отвергал подобную несдержанность. Противолежащая часть недр Горы, как было ведомо Сорвилу, была источена помещениями дворцового комплекса инъйори ишрой, лабиринтом подземных палат, открывавшихся в фас Илкулку, и образовывавших огромный и разнородный свод, усыпанный бесчисленными окнами, дюжинами колоннад и террас — целый горный уступ, образованный резными и позолоченными сооружениями! Лабиринт железных помостов прилегал к скале, свисая подобием сети, прикрепленной к потолку рыбацкого дома, спускаясь ступенями, соединяя все твердыни. Некоторые из помостов были окружены балюстрадами, но большинство тарелками висели в воздухе, где-то пышно украшенные, где-то скудно, образуя при этом какую-то ирреальную композицию. Уверовавший король заметил на решетчатых полах дюжины фигур, — компаниями, парами, но больше всего — стоящих в одиночестве.

Отголоски разговоров висели в воздухе тонким облачком, которое время от времени пронзали горестные вскрики.

— Узри же, — проговорил Ойнарал, голосом полным горечи и уныния. — Знаменитое Сокровенное небо Ми'пуниала …

— Небо под Горой, — полным трепета голосом ответил Сорвил. — Помню…

Он посмотрел на своего сику, не доверяя собственной уверенности. — Помню пение … — проговорил он, перебирая непринадлежащие ему воспоминания и образы. — Помню, как сияли глазки , как трубы возвещали утренний свет — и как надо всей расселиной гремел священный гимн!

— Да, — проговорил Ойнарал, отворачиваясь.

— Ишрои и ученики собирались под Сокровенным небом, — продолжил Сорвил, — и пели … в основном что-нибудь из Иппины … Да …это любили дети и жены … — Казалось, что он слышит этот священный хор, сразу и громогласный и сладостный, волшебный в своем безупречном сочетании сердец и голосов, высекающий страсть из расслабленной плоти, возвышенной до мистической чистоты экстаза. Он обнаружил, что оглядывается по сторонам, обнаруживая небольшие кучки сора на всей ширине Внутренней лестницы. — Мы растворялись в чистоте наших песен, — проговорил он, взирая на вещи видимые не только ему, — а эмавама… они собирались на этих самых ступенях, и плакали, постигая красоту своих господ!