Вадим Булычев - Капитан Брамы

Серебряные Деревья говорят о союзе и особенно интересуются теми двумя человеками…

Он остановился.

Впереди одиноко горел тусклый желтый квадрат окна. Это был дом Капитана. Маленький домик, даже по человеческим меркам этого села. А уж про дома его народа тут и не стоит говорить.

Но дом добрый; со свежепобеленными стенами и крохотной деревянной пристройкой. Рядом с домом растут несколько десятков фруктовых деревьев. Деревья молодые, только немного неухоженные. Он уже знает каждое дерево по имени. Ему тоже дали имя — Гость. Что ж, пока пусть будет так…

Гость подошел к невысокому покосившемуся заборчику. Вошел в мысли Капитана. Мысли были немного тревожные. Тогда Гость несколько раз громко свистнул, по-птичьи.

В тусклом и мертвом желтом мареве комнаты мелькнула фигура Капитана. Через минуту распахнулась входная дверь. В проеме появился худощавый человек, чуть выше среднего роста. Он жадно вглядывался в темноту:

— Белодрев, неужели ты?! Прошел Браму?!

— Да, это я, Капитан. Прошел…

Автобус остановился среди бескрайних полей. Водитель автобуса махнул рукой в сторону едва заметной проселочной дороги и, перекрикивая вопящее «Русское радио» сказал с легким кавказским акцентом:

— Туда дорогой, туда! Прямо идешь, прямо и придешь!

— А далеко?

— Нет, дорогой, не очень. Километров десять, двенадцать. Главное прямо, прямо иди, и придешь, прямо, куда надо придешь…

Проселочная дорога, на которую указал водитель, представляла собой две накатанные автомобильные колеи — они пересекали асфальтовое шоссе и, убегая вдоль лесопосадки, терялись среди огромного поля. В зыбком, колышущемся солнечном мареве.

Взвалив на плечо старую дорожную сумку с затертой надписью «adidas» я тронулся в путь. Сзади меня по трассе с тяжким гулом промчалась грузовая машина. Гул стих и воцарилась тишина: глубокая, всепроникающая — такая, какую почти невозможно услышать в городе.

На фоне тишины — не нарушая ее — чирикали мелкие пташки, кричали пронзительными немного скрипучими голосами чайки. Их крик напоминал о море — оно, действительно, должно быть от этих мест недалеко. В лицо мне дунул ласковый весенний ветерок, он пах морем.

Через огромный, очерченный лесополосами квадрат поля, я вышел в открытую степь. Степь была плоская, словно блин. Лишь на юго-западном горизонте, очень далеко, смутно синела колыхаясь в солнечной дымке линия каких-то возвышенностей. Именно там, по моим расчетам и должно быть море.

Увы, моя дорога плавно заворачивала на северо-запад.

Я шел вперед, наслаждаясь безлюдьем, тишиной и простором. И вдруг посторонний, раздражающий, совершенно не степной звук вторгся в мое сознание. Вылился там в рокочущий, немного дребезжащий гул машины. С трудом веря своим ушам, я обернулся.

Вдогонку за мной катил самый обыкновенный старенький «Москвич», пыльного желтого цвета. Поравнявшись со мной, машина остановилась. Открылась передняя дверь и худощавый, коричневый, как вспаханная весенняя земля, пожилой кореец высунулся из нее:

— Садись, подвезу.

— Мне бы в Черноморку?

— Куда ж еще, — небрежно бросил водитель и еще раз молча показал нетерпеливым жестом, мол, хватит лишних разговоров, давай, садись.

Кореец показался мне человеком раздражительным и странным.

— Что, попа едешь навестить! Да? — выпалил он таким злым голосом, что я даже немного поежился, неопределенно кивнув головой. Кореец между тем продолжал:

— Просвещать, значит, нас, дураков, будете, своими молитвами… Знаем мы вас, знаем. Все о вас знаем. Да!..

Сделав вид, что не расслышал последние слова, я стал молча рассматривать однообразный степной пейзаж. Далекие туманные возвышенности на юго-западном горизонте плыли вместе с машиной. Словно стадо фантастических исполинских животных. Словно корабли… С грустью подумав о море, отвернулся от окна.

Кореец неподвижной мрачной тучей нависал над своей баранкой и что-то бормотал сквозь сжатые зубы. От этого его бормотания стало как-то не по себе. Я ощутил томительное неудобство, тесноту. Воротник свитера, до этого свершено просторный, стал давить мне шею. Руки самым безобразным образом вылезли из рукавов, а ноги вдруг затекли так, что правая нога совершенно онемела.

Какое бы положение тела я не принимал, все было неудобно. Вдобавок, стало казаться, будто от меня исходит не совсем приятный запах, словно на мне грязная, чужая одежда. Да еще и на несколько размеров меньше, чем я ношу.

…Странный тип. Очень странный тип! И что он там бормочет?..

К неудобству добавилось чувство тревоги, опасности. По горлу прошла удушливая спазма. Отчаянно заколотилось сердце.

…Да заткнется он, или нет!..

Вспомнилось, как позапрошлым летом мы устраивали молитвенный пикет против всемирно известного колдуна. И как на нас бесноватые бросались. А мы их крестом и молитвой…

Молиться!

Преодолевая удушье, стал мысленно читать все молитвы, которые знаю. Кажется, подействовало. Водитель прекратил шаманское бубнение. С минуту ехали молча. Удушливые спазмы стали проходить. Успокоилось сердце. Только по-прежнему было неудобно в салоне машины, неловко как-то, душно.

Кореец повернул свое лицо ко мне:

— К попу, значит, в гости, ну-ну, — загадочно сказал он и даже улыбнулся. Улыбка больше походила на оскал. В глаза бросились стесанные желтые зубы. И тут же в голову влезло:

А ведь корейцы едят собак. И этот, тоже, наверное…

Я живо себе представил, как стесанные желтые клыки впиваются в трепещущую собачью плоть. Тут же передернуло от омерзения. К духоте и тесноте добавился отвратительный запах мокрой псины.

Не поддаваться на чернуху, — внушал я себе. — Максимально отстраниться, не осуждать… Итак, запах псины распространяется только в моей голове. И вообще, человек взялся меня совершенно бесплатно подвести, а я тут сижу, перемываю ему кости: сектант, атеист, обиженный попами, собакоед. А может, у человека просто плохое настроение…

Сработало! Отвратительный запах псины исчез. Остался только душный и неудобный салон машины.

Слава Богу, ехать пришлось меньше, чем я ожидал. Минут через пятнадцать дорога окончательно повернула на север, и слилась с хорошо укатанной грунтовкой. Впереди показалась целая гряда невысоких, но очень пологих и длинных холмов.

Холмы поразительно напоминали волны, только гигантские и неподвижные, с зеленные гребнями свежей весенней травы на вершинах.

Показалось и первое строение — развалины какого-то скотника. Потом еще одни развалины, что-то похожее на разбитую прямым попаданием снаряда подстанцию. Зрелище было удручающим и привычным.