Стивен Кинг - Стрелок

Он тупо глядел на свои ноги, как они поднимаются и печатают шаги. Слушал рифмованную чепуху, звенящую у него в голове — сбивчиво, путано, — и всё думал, когда же он упадёт. В первый раз. Он не хотел падать, пусть даже здесь нет никого и никто не увидит его позора. Всё дело в гордости. Каждый стрелок знает, что такое гордость — эта незримая кость, не дающая шее согнуться. То, что стрелок не узнал от отца, накрепко вбил в него Корт. В прямом смысле слова. Да, Корт. С его большим красным носом и лицом, изрезанным шрамами.

Внезапно он остановился и вскинул голову. В голове зашумело, и на мгновение стрелку показалось, что его тело куда-то плывёт. Горы призрачно маячили на горизонте. Но там, впереди, было и что-то ещё. Только гораздо ближе. Всего-то, может быть, милях в пяти. Он прищурился, но сияние солнца слепило глаза, воспалённые от песка и зноя. Он тряхнул головой и продолжил свой путь. Стишок по-прежнему гудел в голове, повторяясь опять и опять. Где-то через час он упал и ободрал себе руки. Стрелок смотрел на капельки крови, проступившие на потрескавшейся коже, — смотрел и не верил своим глазам. Кровь не стала водянистой. Самая обыкновенная кровь, которая уже умирала на воздухе. Почти такая же самодовольная, как и эта пустыня. Стрелок с отвращением стряхнул алые капли. Самодовольная? А почему бы и нет? Кровь не томится жаждой. Крови служат исправно. Приносят ей жертву. Кровавую жертву. Всё, что требуется от неё, — это течь… течь… и течь.

Он смотрел, как алые капли упали на твёрдый сланец, как земля поглотила их со сверхъестественной, жуткой скоростью. Как тебе это нравится, кровь? Как тебе это нравится?

Иисус милосердный, по-моему, я схожу с ума.

Он поднялся, прижимая руки к груди. Та штука, которую он видел раньше, вдалеке, была почти перед ним. Так близко… Стрелок испуганно вскрикнул — хриплый возглас, похожий на карканье ворона, заглушённое пылью. Здание. Нет — целых два здания, окружённых поваленной изгородью. Древесина казалась старой и хрупкой, едва ли не призрачной: дерево, обращающееся в песок. Одно из зданий когда-то служило конюшней и до сих пор ещё сохранило её очертания. Второе здание — жилой дом или, может быть, постоялый двор. Промежуточная станция для рейсовых экипажей. Ветхий песчаный домик (за долгие годы ветер покрыл древесину панцирем из песка, и теперь дом походил на замок, слепленный на морском берегу из сырого песка, высушенный и закалённый солнцем) отбрасывал тоненькую полоску тени. И кто-то сидел там, в тени, прислонившись к стене. Казалось, стена прогнулась под тяжестью его веса.

Стало быть, он. Наконец. Человек в чёрном.

Стрелок замер на месте, прижимая руки к груди. Он даже не осознавал пафосную театральность своей позы. Но вместо ожидаемого трепещущего возбуждения (или, может быть, страха, или благоговения) он почувствовал… он вообще ничего не почувствовал, кроме разве что смутного ощущения вины из-за внезапной, клокочущей ненависти к собственной крови и бесконечного звона той детской песенки:

…дождь в Испании идёт…

Он двинулся вперёд, вынимая на ходу револьвер.

…скоро всё водой зальёт.

Последнюю четверть мили он преодолел почти бегом, даже не пытаясь скрываться: здесь не за чем было укрыться. Негде спрятаться. Его короткая тень бежала с ним наперегонки. Он не знал, что его лицо давно обратилось в серую, мертвенную маску истощения. Он забыл обо всём — кроме этой фигуры в тени. До самой последней минуты ему даже в голову не приходило, что человек в тени здания может быть мёртв.

Он выбил ногой одну из досок покосившегося забора (она переломилась пополам чуть ли не виновато, не издав ни единого звука) и, вскинув револьвер, промчался по пустынному двору, залитому светом слепящего солнца.

— Ты у меня под прицелом! Руки вверх, шлюхин сын…

Фигура беспокойно зашевелилась и поднялась, выпрямившись в полный рост. Стрелок подумал: «Боже мой, от него же почти ничего не осталось… что с ним случилось?» — Потому что человек в чёрном стал ниже на добрых два фута, а его волосы побелели.

Стрелок остановился, поражённый, недоумевающий. Голова у него гудела. Сердце бешено колотилось в груди. «Я умираю, — подумал он, — сейчас я умру, прямо здесь…»

Он набрал в лёгкие раскалённого воздуха и уронил голову, а когда через мгновение поднял глаза, то увидел не человека в чёрном, а мальчишку со светлыми выгоревшими волосами, который смотрел на него как будто безо всякого интереса. Стрелок тупо уставился на парнишку и тряхнул головой, как бы отрицая реальность происходящего. Но реальность упорно сопротивлялась. Мальчик никуда не пропал. Если это было наваждение, то очень сильное наваждение. Мальчик в синих джинсах с заплаткой на колене и в простой коричневой рубахе из грубой ткани.

Стрелок снова тряхнул головой и двинулся в сторону конюшни, глядя себе под ноги и не выпуская из руки револьвер. Он всё ещё не собрался с мыслями. В голове всё плыло. Там нарастала тупая, огромная боль.

В конюшне было темно, тихо и невыносимо жарко. Стрелок огляделся. Воспалённые глаза саднило, смотреть было больно. Он обернулся, покачнувшись как пьяный, и увидел мальчишку, который смотрел на него, стоя в дверях. Острый клинок боли пронзил его голову, от виска до виска. Разрезал мозг, как апельсин. Стрелок убрал револьвер в кобуру, пошатнулся, взмахнул руками, словно отгоняя призрачное наваждение, и упал лицом вниз.

Когда он очнулся, то обнаружил, что лежит на спине, а под головой у него — охапка мягкого сена, совершенно без запаха. Мальчик не смог передвинуть стрелка, но постарался устроить его поудобнее. Было прохладно. Он оглядел себя и увидел, что его рубашка — тёмная и мокрая на груди. Облизав губы, стрелок почувствовал вкус воды. Язык как будто распух и уже не помещался во рту.

Мальчик сидел на корточках тут же, рядом. Когда он увидел, что стрелок приоткрыл глаза, он наклонился и протянул ему жестяную консервную банку с неровными зазубренными краями, наполненную водой. Стрелок схватил её трясущимися руками и позволил себе отпить. Чуть-чуть — самую малость. Когда вода улеглась у него в животе, он отпил ещё немного. А то, что осталось, выплеснул себе в лицо, сдавленно отдуваясь. Красивые губы мальчишки изогнулись в серьёзной, сдержанной улыбке.

— Поесть не хотите, сэр?

— Попозже, — сказал стрелок. Тошнотворная боль в голове — последствие солнечного удара — слегка поутихла, но ещё не прошла до конца. Вода неприкаянно хлюпала в желудке, как будто не зная, куда ей теперь податься. — Ты кто?

— Меня зовут Джон Чеймберз. Можете называть меня Джейк. Я дружу с одной тётенькой… ну не то чтобы дружу, она у нас работает… так вот, она иногда называет меня Бамой, но вы называйте меня Джейк.