Стивен Кинг - Стрелок

Унылый, уродливый край. С тех пор как стрелок покинул Прайстаун, дождь шёл два раза, и оба раза как будто нехотя. Даже трава тимофеевка была жёлтой и вялой. Это страна не для жизни: разве что быстро пройти её и забыть. И никаких следов человека в чёрном. Но возможно, он сел в карету.

Дорога изогнулась дугой. Сразу за поворотом стрелок остановился и глянул вниз, на Талл. Городок расположился на дне чашевидной долины — поддельный самоцвет в дешёвой оправе. Кое-где горел свет, в основном огни сосредоточились там, где звучала музыка. Улиц вроде бы было четыре, три из которых шли под прямым углом к проезжему тракту, служившему одновременно и главной улицей городка. Может, тут есть ресторанчик. Сомнительно, впрочем, но вдруг… Стрелок прикрикнул на мула: «Пошёл!»

Теперь дома вдоль дороги стояли всё чаще, но почти все — по-прежнему необитаемые. Стрелок миновал крохотное кладбище. Заплесневелые, покосившиеся деревянные плиты утонули в буйно разросшейся бес-траве. А ещё через пять сотен футов стрелок поравнялся с изжёванным указателем с надписью: ТАЛЛ.

Краска пооблупилась, так что разобрать надпись на указателе стало практически невозможно. Чуть подальше был ещё один указатель, но стрелок так и не смог прочитать, что там написано.

Дурашливый хор полупьяных голосов поднялся в последнем протяжном куплете «Эй, Джуд» — «Наа-наа-наа наа-на-на-на… эй, Джуд…» — едва стрелок вступил в черту городка. Звук был мёртвым, как гудение ветра в дупле прогнившего дерева. И лишь прозаическое бренчание кабацкого пианино удержало стрелка от серьёзных раздумий о том, уж не вызвал ли человек в чёрном призраков, чтобы населить ими этот заброшенный город. Эта мысль вызвала у него улыбку.

На улицах были люди. Не много, но были. Три дамы — все три в чёрных брюках и одинаковых блузах с высокими стоячими воротниками — прошли мимо стрелка по другой стороне дороги, подчёркнуто глядя в сторону. Их лица как будто плыли над неразличимыми под свободной одеждой телами, точно большие бледные шары с глазами. Мрачного вида старик в соломенной шляпе, крепко сидящей на самой макушке, наблюдал за ним со ступеней крыльца заколоченной бакалейной лавки. Худющий портной, занятый с поздним клиентом, на мгновение прервал работу и проводил стрелка взглядом; он даже поднёс к окну лампу, чтобы получше разглядеть. Стрелок кивнул. Ни портной, ни клиент не кивнули в ответ. Он буквально физически ощущал, как их взгляды впились в кобуры у него на бёдрах. Пацан лет тринадцати и девчонка — то ли его сестра, то ли подружка — перешли через улицу, помедлив какую-то долю мгновения. Прошли, поднимая ногами пыль, зависавшую в воздухе маленькими облачками. Здесь, в городке, фонари работали, но это были не электрические фонари; их стёкла давно потускнели от толстого слоя масляного нагара. Кое-где фонари были разбиты. Была тут и платная конюшня, которая держалась, наверное, только тем, что через городок проходил маршрут почтовых карет. Сбоку от входа в конюшню трое мальчишек молча сидели на корточках возле поля для игры в шарики, начерченного в пыли, и смолили самодельные папиросы из кукурузных обёрток. Их длинные тени пролегли через дворик. У одного была шляпа со скорпионьим хвостом, лихо заткнутым за ленту. У второго — бельмо на вздутом, вылезающем из орбиты глазу. На левом.

Стрелок провёл мимо них мула и заглянул в сумрачные глубины конюшни. Единственная лампа еле-еле коптила. В её рассеянном свете вздрагивала и плясала тень — долговязый нескладный старик в комбинезоне, натянутом прямо на голое тело, поддевал громадными вилами большие охапки сена и размашисто, с уханьем, переваливал их на сеновал.

— Эй! — окликнул его стрелок.

Вилы дрогнули, и хозяин с раздражением обернулся.

— Себе поэйкай!

— У меня мул.

— Хорошо тебе.

Стрелок швырнул в полутьму золотой. Тяжёлую, неровно обточенную по краям монету. Она сверкнула и глухо звякнула о старые доски, посыпанные сечкой.

Хозяин вышел вперёд, наклонился, поднял золотой, подозрительно покосился на стрелка и, на мгновение задержав взгляд на его портупеях, кисло кивнул.

— Надолго его оставляешь?

— На ночь, на две. Может, больше.

— У меня нету сдачи.

— Сдачи не надо.

— Стреляные денежки, — буркнул хозяин.

— Что?

— Ничего. — Хозяин подхватил уздечку и повёл мула в сарай.

— И почисти его хорошенько! — крикнул стрелок вдогонку. — Приду — проверю!

Старик даже не обернулся. Стрелок вышел к мальчишкам, что сидели у поля для шариков. Он ещё раньше заметил, что они наблюдают за их перепалкой со старым хрычом. Причём наблюдают с презрительным интересом.

— Долгих дней и приятных ночей, — сказал стрелок, пытаясь завязать разговор.

Нет ответа.

— Вы, ребята, здесь, что ли, живёте? В городе?

Нет ответа. Но парень со скорпионьим хвостом на шляпе, похоже, кивнул головой.

Один из мальчишек вынул изо рта лихо скрученную папироску из кукурузной обёртки, зажал в кулаке зелёный шарик — кошачий глаз — и пульнул его в круг на земле. Шарик ударил в «квакушку» и выбил её за пределы поля. Парнишка поднял свой камушек и приготовился к новому «выстрелу».

— Где тут можно поесть? — спросил стрелок.

Один из них, самый младший, соизволил-таки поднять голову. Уголок его рта украшала здоровая блямба простуды, но глаза у него были вполне нормальные и пока что бесхитростные и наивные. Впрочем, в таком тухлом месте эта наивность долго не протянет. Он смотрел на стрелка с плохо скрываемым удивлением, очень трогательным и одновременно пугающим.

— У Шеба бывают бифштексы.

— Это в том кабаке?

Мальчик кивнул:

— Ага.

Взгляды его товарищей сделались вдруг колючими и враждебными. Мальчишке, похоже, придётся дорого заплатить за то, что он говорил с чужаком так дружелюбно.

Стрелок поднёс руку к полям своей шляпы.

— Благодарствую, парни. Было приятно узнать, что в этом городе есть ещё люди, у которых хватает мозгов, чтобы связно складывать звуки в слова.

Он поднялся на дощатый настил и зашагал вниз по улице к заведению Шеба. За спиной у него прозвучал звонкий презрительный голос кого-то из тех, двоих. Совсем ещё детский дискант:

— Травоед! И давно, интересно, ты дрючишь свою сестру, Чарли? Травоед!

А потом — звук удара и плач.

У входа в кабак горели аж три керосиновые лампы, по одной с каждого боку и ещё одна — прямо над покосившейся двустворчатой дверью. Пьяный хор, распевавший «Эй, Джуд», уже выдохся, и пианино бренчало теперь какую-то другую старую балладу. Голоса шелестели, словно рвущиеся нити. Стрелок на мгновение застыл на пороге, глядя в зал. На полу — слой древесных опилок. У колченогих столов — плевательницы. Стойка — обычная доска, укреплённая на козлах для пилки дров. За ней — заляпанное зеркало, в котором отражался тапёр, непременно сутулый, на своём непременно вертящемся табурете. У пианино не было передней панели, и было видно, как деревянные молоточки скачут вверх-вниз, когда эта хитрая штука играет. Барменша — светловолосая женщина в грязном голубом платье. Одна бретелька оторвана и подколота английской булавкой. Человек этак шесть — надо думать, все местные — скучковались в глубине зала, — где методично нажирались и лениво поигрывали в «Не зевай». Ещё с полдюжины посетителей сгрудились у пианино. Ещё четверо или пятеро — у стойки. И какой-то старик со всклокоченными седыми космами спал, повалившись на столик у самых дверей. Стрелок вошёл.