Год дракона (СИ)

– Тетя Оля дала тебе семью в самый непростой период, – упрямо настаивал Вовка.

– Она отняла у меня семью! – вдруг выкрикнул Максик. – Все, что у меня было! Она даже представить не могла, на что она обрекла меня! Не у нее ведь были эти головные боли, не она проводила бессонные ночи, глядя в окно!

– Она не знала о твоей особенности. И она думала, что так будет лучше.

– Она ничего не думала! И никогда не хотела лучшего для меня, иначе она бы приструнила своего мужа! – Максик замолчал, шумно дыша через нос.

– А что ее муж? – напрягся Вовка. – Он что-то делал с тобой?

– Какая теперь разница? Он умер – и слава богу.

– Максик, скажи! Он тебя бил?

– Нет, но иногда я думаю, что лучше бы он бил меня… – буркнул брат.

Вовка ударил по тормозам. Джип остановился у обочины. Старший брат повернулся назад и, четко произнося каждое слово, спросил:

– Что он делал с тобой?!

Максик закрыл ладонями лицо, потом медленно опустил их:

– Он наказывал меня… Запирал в кладовке. Это было как раз после того, как мама сообщила о твоей смерти. Со мной происходили ужасные вещи: я практически перестал спать, я не мог сосредоточиться, у меня шла носом кровь… В школе я скатился на двойки, и отец, думая, что я намеренно бойкотирую учебу, после каждой плохой отметки запирал меня в кладовке. Там было душно и темно – хоть глаз выколи. И страшно. Но страшнее всего была не темнота, – голос Максика стал едва слышным. – После нескольких минут взаперти я проваливался… в какое-то странное место. Серая бескрайняя высохшая степь и такое же серое бескрайнее низкое небо, покрытое плотными облаками. Оно было очень низкое – метров десять от земли. И в этой бесцветной пустыни… там было так жутко, что у меня волосы шевелились на затылке.

Мы с Вовкой с замиранием сердца слушали брата, а он боялся поднять на нас глаза и накручивал подол рубашки на указательный палец.

– Я там был не один, в этой пустыне. Там был кто-то еще. Я не видел его, но чувствовал его присутствие. Он как будто приглядывался ко мне, как к жертве. Он ждал, что я пошевелюсь или издам какой-то звук, чтобы был повод напасть. У меня от страха такой ком в горле вставал, что я не то чтобы звук произнести – я дышать не мог! И только боль могла вернуть меня обратно в кладовку, поэтому каждый раз я до крови царапал себе руки. И после этого снова оказывался дома.

Отец считал, что эти царапины – знак протеста, и говорил, что он не поддастся на мои трюки, – Максик прерывисто вздохнул. – Однажды я снова провалился в эту серую пустыню и начал царапать руки, но это не помогало. Кровь капала у меня с локтей, но я по-прежнему сидел на серой земле и спиной ощущал взгляд этого невидимого чудовища. Тогда я закатал штанины и начал царапать ноги. Я ужасно испугался, что теперь навсегда останусь в этом жутком месте, и нещадно сдирал с себя кожу. Страх был так силен, что я не чувствовал боли. Я просто боролся за свою жизнь, а когда очнулся, надо мной уже склонились врачи скорой помощи. Меня отвезли в травматологию, а потом в психиатрическое отделение, где меня кололи какой-то гадостью, от которой немел язык, – по лицу Максика покатились слезы. Он старался незаметно смахивать их, но они прибывали быстрее, чем ему хотелось бы. – Через две недели меня выписали, но врач велел принимать таблетки. Мне было плохо от них, но родители все равно заставляли меня пить. Я, конечно, научился прятать пилюлю под язык, а потом выплевывать, но два года меня мурыжили этим лечением и походами к психиатрам. И родители смотрели на меня, как на психа. Особенно отец. Он говорил, что это у меня наследственное – от матери. Он говорил, что она тоже была… сумасшедшая.

– Но ведь он оказался прав, – вкрадчиво заговорил Вовка. – Это у тебя от мамы. Только не болезнь, а сущность. Просто твой приемный отец не знал этого.

– Он считал меня психом! Уродом! – взвился Максик, и тут я не выдержал, обнял его за плечи и притянул к себе. Я ожидал встретить жестокое сопротивление и боялся этого, потому что Максик в пылу возни наверняка бы поддал мне по сломанному ребру, но брат вдруг ткнулся лбом мне в плечо и заплакал.

– Тебе пришлось несладко, – согласился Вовка. – Но прошлого не изменишь. Попытайся понять родителей…

– Я пытался, да, – брат поднял голову. – Я спросил мать, почему она позволяла отцу так со мной обращаться. И она ответила: потому что это был единственный выход. Единственный! Прислушаться к мнению ребенка – не выход?!

– Ты не походил на обычного мальчика, и они боялись тебя.

– А я не боялся их? – Максик шмыгнул носом. – Сначала эта кладовка, потом таблетки, врачи… Я и в фехтование пошел, чтобы защитить себя. Я был готов заколоть отца, если он еще хоть раз заикнется про кладовку!

– Хорошо, что ты не убил его. С этим очень тяжело жить, – Вовка потрепал младшего по волосам.

– Вы моя семья, – уже спокойней добавил тот. – С вами я чувствую себя в безопасности. У меня нет страха, который был там. Поэтому я и сказал матери, что больше не приеду к ней.

– Хорошо, мы разберемся с этим, – Вовка повернулся к рулю, и джип тронулся.

Я снова прислонил к себе брата, прижался щекой к его макушке и думал, как по-разному и как одинаково сложилась судьба у нас троих. Конечно, вместе нам было бы намного лучше, но тогда мы стали бы приметной мишенью. Мама была права, разделив нас. Так она спасла нам жизни, но при этом обрекла на страдания. Вовка угодил на войну, я в детдом, а Максик в приемную семью, где так и не узнал любви и покоя.

========== Две половинки ==========

По дороге домой Вовка велел Максику позвонить матери и уладить вопрос с розыском. Младший наотрез отказался звонить, сказал, что он принял обдуманное решение и менять его не собирается. Они минут пятнадцать ругались по этому поводу, но Вовка понял, что младшего не свернуть, поэтому замолчал. Однако и Максик, и я понимали, что Вовка не сдался, а, как говорят в армии, просто отошел на перегруппировку.

Когда мы проехали больше половины пути, старший вдруг вышел из своей задумчивости и прицокнул языком:

– Черт, доставил нам мелкий хлопот!

Максик немедленно надулся и уставился в окно.

– Придется его убить, – со вздохом произнес Вовка, барабаня пальцами по рулю.

– В каком смысле? – опешил младший.

– В прямом.

– Вы что… пристрелите меня? – Максик вжался в спинку стула.

– Убийство спровоцирует расследование, а вот суицид не вызовет вопросов. Ты напишешь предсмертную записку, в ней попрощаешься с матерью, скажешь, что больше не можешь выносить эту жизнь, что она сводит тебя с ума. И прыгнешь под поезд.

Младший смотрел то на меня, то на Вовку, не понимая сути задумки. Мне стало жалко его, и я вклинился в беседу:

– Надо, чтобы тело было сильно изуродовано. Тогда сложно будет визуально доказать, что это не ты. А отчет мы можем состряпать какой угодно, лишь бы тетя Оля поверила в твою смерть.