Год дракона (СИ)

Семенов кашлянул и хлебнул из кружки. Истории внезапных смертей его уже не радовали, но старика было не остановить.

– Поговаривают, что сам Левин украл перстень у генерала Сонина, у которого служил личным водителем после войны.

– Не тот ли это Сонин, что умер от неизвестной болезни в пятьдесят девятом? – встрепенулся Семенов.

– Он самый! – обрадовался эрудированности собеседника Измайловский. – Был этот Алексей Тимофеевич далек от образа советского офицера. В войну не чурался мародерством, после разгрома фашисткой Германии квартира и дача Сонина были щедро уставлены дорогими трофейными вещицами. Здесь были и венские стулья, и дубовые столы, и мягкие диваны из аристократических усадеб, столовое серебро и тончайшей работы фарфор, бронзовые статуэтки европейских мастеров и, конечно, фамильные драгоценности. Среди них, мне думается, оказался и перстень с топазом. Я даже знаю, как генерал его смог заполучить.

– Как?

– Он квартировал в штаб-квартире немецкого полковника Генриха Шмайссера, родственника знаменитого оружейника Хуго Шмайссера. Полк Генриха был переброшен из Польши в Венгрию, где и был разбит Красной Армией. Это единственное логичное объяснение, как топаз оказался у Сонина, потому что до войны он хранился в варшавском Национальном музее, а наш генерал в Варшаве не был никогда. В отличие от Генриха Шмайссера.

– Вы намекаете на то, что Шмайссер разграбил музей, а Сонин – ограбил Шмайссера? – усмехнулся Семенов.

– «Ограбил» – не совсем верное слово для Алексея Тимофеевича, – фыркнул Измайловский и подлил себе и гостю чаю. – Сонин был мародером, как многие на войне. Он называл привезенные из Европы вещи трофеями, хотя брал он их не в блиндажах и окопах врага, а в пустых усадьбах, музеях, дворцах и просто квартирах. За это его и наказал бог, а может, и перстень.

– Кстати, как он перекочевал к Левину? – спохватился капитан.

– Думаю, Андрей Григорьевич его украл. Как ты знаешь, генерал умер от неизвестной болезни. Он покрылся кровоточащими язвами, из-за неукротимой рвоты не мог ни есть, ни пить. Семь дней лучшие инфекционисты СССР боролись за его жизнь, но тело Сонина словно разлагалось еще при жизни. Все родные и друзья генерала были в панике, они искали докторов за границей, в Китае и Японии, дома началась настоящая кутерьма. Полагаю, этой суматохой и воспользовался личный водитель Сонина. Перстня хватились только несколько недель спустя после смерти генерала, да вещицы-то уж и след простыл.

– Да, жуткая смерть его постигла, – поморщился Семенов.

– У Шмайссера была не лучше, – отмахнулся Измайловский. – Когда Красная Армия вошла в Будапешт, от дивизии, которой командовал Генрих Шмайссер, осталось лишь две неполных роты, которые рассредоточились по городу и вели в основном снайперский огонь. Думаю, ты знаешь, что за Будапешт шли многодневные и кровопролитные бои. В конце сорок четвертого года Гитлер стянул в Венгрию все силы армии «Юг», а это более тридцати дивизий. Несколько месяцев советские войска пытались пробить оборону противника, но враг отчаянно сопротивлялся. Для многих немцев Будапешт был последней надеждой. Однако второй Украинский фронт наступал неуклонно, и уже тогда большинство офицеров поняло, что война проиграна. Поэтому чем теснее сжималось кольцо Красной Армии, тем больше фрицев пускало себе пулю в лоб, сознавая, что в плену им придется не сладко. И когда весной сорок пятого Будапешт был взят, Генрих Шмайссер закрылся в своей штаб-квартире и попытался застрелиться.

– Ему помешали? – оживился Семенов, потому что рассказы Павла Антоновича о войне его всегда увлекали.

– Сложно сказать, – старик закинул в рот курагу. – Думаю, лишь сам Генрих знал, что на самом деле произошло в той комнате. Может, рука у него дрогнула, может, он в последнее мгновение передумал стреляться, но только пуля не поразила его мозг. Она пробила нёбо и через ухо вышла наружу, впечатавшись в толстый фолиант на полке книжного шкафа. Шмайссер потерял сознание, а когда очнулся, красноармейцы волокли его связанного в подвал. Там его и оставили умирать. Впрочем, смерть не торопилась к полковнику. Больше суток он пролежал там, истекая кровью, пока к нему не спустился адъютант Сонина. В первоначальном его докладе значилось, что немецкий полковник был еще жив и даже пребывал в сознании, но состояние его было очень плохое. Спустя какое-то время доклад был переписан. Адъютант указал в нем, что Шмайссер сам спустился в подвал и там застрелился и что его мертвое тело было обнаружено солдатами на следующий день после захвата здания. Но этот отчет совершенно не объясняет, как пуля из именного маузера немецкого полковника оказалась в книге, которую, к слову, Сонин тоже прихватил в качестве трофея.

– А вы точно знаете, что до войны перстень хранился в варшавском музее? – Семенов уже и не пытался скрыть свой азарт.

– Да, об этом сообщается в каталоге тысяча девятьсот двадцать девятого года. Дело в том, что музеи раз в год выпускают каталоги экспонатов, где указывают, какие новинки появились в их собственности музея, и дают заключения об их подлинности, если эти экспонаты представляют какую-то историческую ценность. В том каталоге сказано, что в двадцать седьмом году Национальный музей получил в дар по завещанию несколько драгоценных украшений известного коллекционера Симона Пшевельского.

– По завещанию? То есть он тоже преставился?

– Да, и также весьма неожиданным образом. В сентябре двадцать седьмого года его убило молнией, когда он возвращался из Варшавы в родовое имение. Примечательно, что в шарабане с ним находилось еще три человека – кучер, земельный оценщик и племянница двенадцати лет – и никто из пассажиров не пострадал. Молния выбрала именно коллекционера, а все остальные просто вылетели из повозки от удара и отделались синяками.

– Теперь мне уже интересно, как перстень оказался у Плешвельского…

– Пшевельского, – с улыбкой поправил Павел Антонович. – Белогвардейский офицер Никита Тетерин, бежавший из России в самом начале Гражданской войны, в восемнадцатом году, осел в Польше. Говорят, он хотел уехать во Францию, но дальше Варшавы продвинуться не смог. Дело в том, что двумя годами ранее он внезапно получил большое наследство от скоропостижно скончавшейся тетушки Марьи Антоновны Ольштейн, которая в свое время была фрейлиной императрицы Александры Федоровны. Внезапное богатство вскружило голову Тетерину. Он понимал, что времена неспокойные и опасался окончательной победы большевиков, поэтому спешно продал имение и облигации и бежал в Европу, прихватив с собой деньги и кое-какие драгоценности. В Польше он стал кутить и пристрастился играть на скачках, а потому очень скоро от наследства ничего не осталось. Чтобы поправить положение, Тетерин продавал драгоценности. В частности, перстень с топазом приобрел у него известный польский коллекционер…