Дмитрий Емец - Шныр. Седло для дракона

Штамп этот развеселил Афанасия, приунывшего после истории с отправленным ведьмарям вызовом. Он долго рассуждал, что если существовала «фабрика культурных игр», то, по идее, должна была существовать и «фабрика бескультурных игр» – и какие игры, в таком случае, там производились? Тяжелые предметы для «догони меня кирпич»? Или пачкучие мячики для игры в сифака?

Когда Ул ворвался на чердак, Макс как раз размахнулся костяшкой домино, собираясь звучно грохнуть ею о доску.

– Ры-ры-ры… – краснея от усилия, выговаривал он.

– Не говори «рыба»! Говори «селедка»! – сочувственно подсказал Афанасий. – Ул, подсаживайся! Нам как раз одного не хватает!

Ул, не отвечая, прошел к своему гамаку. Достал свой любимый двуствольный шнеппер, подышал на стволы, обтер рукавом пятнышко смазки и решительно сунул его Родиону.

– Владей! – сказал он.

Родион удивленно застыл с его шнеппером в руках, наблюдая, как Ул вытаскивает из-под гамака деревянный ящик, в котором начально угадывается походный этюдник живописца. Правда, внутри хранились не кисти и не масло, а различные горные породы, земля, трава и растения с двушки для шныровского боя. Все это было заботливо и по определенной системе разложено по полусотне подписанных отсеков.

Осторожно подняв этюдник, Ул вручил его Максу:

– Тебе!.. Советую не ронять!

Макс удивленно застыл, нянча на коленях ящик. Прежде у Ула и сосновой иголки из него было не допроситься. Нет, он, конечно, делился, но перед этим в лучшем стиле Кузепыча толкал речь, что свое нужно иметь. Фигуса с два он в следующий раз даст.

Афанасию достался набор новых скребниц и щеток для лошадей, которыми Ул так дорожил, что нередко носил с собой, чтобы в пегасне их не заиграли.

Родион, Макс и Афанасий переглядывались, не понимая, что за приступ щедрости нашел на Ула и не надо ли потрогать ему лоб на предмет жара? Тот же медвежонком топтался вокруг гамака, соображая, что можно еще отдать.

– Ну саперку и прочее – это уже сами разделите. Хотя саперка у меня сами знаете какая. Хоть брейся. Нерпь пока не отдаю. Шныровскую куртку тоже придержу, – говорил он, ни на кого не глядя и обращаясь к скелету лошади.

Скелет скалил зубы и словно издевался. Не выдержав его двусмысленной улыбки, Ул сорвал со стены рюкзак и стал беспорядочно набивать его вещами, которые забирал с собой. Макс, Афанасий и Родион молча наблюдали за ним. Как ни странно, но вопрос, которого Ул так боялся, задал не говорливый Афанасий, не злой на язык Родион, а Макс:

– Ты ч-ч-что? У-у-у-уходишь?

– Да, – сказал Ул.

– Пы-почему? Кы-куда? Ты ведь н-н-не… к-к… – начал Макс.

Ул глянул на него так, что громадный Макс примирительно вытянул ладони.

– Я ухожу с Ярой. Не из ШНыра, а с Ярой, – объяснил Ул. – А так я с вами, чудо былиин! Приходить буду… Общение там неформальное за чашкой компота, воспоминания о прошлом. Все по полной программе.

Он безнадежно махнул рукой, осознавая, что то, что он говорит, полная чушь, и, закинув на плечо рюкзак, пошел к выходу.

– А Азу кому? Хочешь – могу присмотреть! – негромко предложил Родион. Он будто нарочно придерживал свой вопрос до той секунды, пока Ул окажется на пороге.

И вопрос этот прозвучал как выстрел. Ладонь Ула промахнулась мимо дверной ручки. Одичало оглянувшись на Родиона, он со второй попытки распахнул дверь. Ступени загрохотали с такой энергией, что Афанасий не исключил, что Ул скатился вниз кубарем. Короткий яростный крик подтвердил его предположение.

Однако, когда вслед за тем Афанасий выглянул, Ула внизу уже не было, а только на освещенном солнцем квадрате паркета валялась вылетевшая из его рюкзака перчатка. И перчатка эта, растопырившая пальцы и словно вцепившаяся в пол, показывала, как не хочется Улу разлучаться со ШНыром.

Прихрамывая после падения, Ул заскочил в комнату к Яре. Среди ее оставленных вещей царила паника, вызванная исчезновением хозяйки. «Нас забыли!» – пищали тапки. «А я что, не нужен? Ну нет так нет! Я не жду благодарности!» – басил тяжелый, служивший заодно и полотенцем халат. Хотя, собрав самое необходимое, Кавалерия несколько и уняла эту панику, вещей было еще чемодана на четыре, если не на пять. Яра таки обросла барахлом, хотя и любила рассуждать о восьми шныровских предметах и о том, что ей ничего больше не надо. Ул почувствовал, что разбираться в этих женских тряпочках у него нет никаких сил.

Чтобы Яра видела, что он здесь был, он захватил витамины и глобус.

«Витамины для нее. А глобус для ребенка! Чего на игрушки время тратить? Родится – я ему, чудо былиин, быстренько все покажу!» – решил Ул и, держа глобус в руках, помчался в пегасню.

До пегасни он добежал в один миг, однако у ее ворот вдруг застыл и понял, что у него не хватает смелости их открыть. Ул еще боролся с собой, но тут ворота распахнулись сами. Вылетел Макар, который, гонясь за Ларой с лопатой, притворялся, что хочет стряхнуть на нее навоз. Лара визжала – вначале радостно, потому что девушкам отчасти приятны и бабуинские ухаживания, а потом истерично, потому что небольшой шлепок навоза на нее все же свалился и прихлопнул ту симпатию к Макару, которая не была еще прихлопнута.

Макар торопливо бросил лопату и, спасаясь от взбешенной Лары, укрылся в деннике Цезаря. Лара снаружи сотрясала решетку. Потом пнула ее, повернулась и ушла.

– Не догнала? – сочувственно спросил кто-то у Макара.

– Типа того! – Макар обернулся и увидел Кавалерию. Она мазала Цезарю царапины от колючей проволоки, на которую тот где-то набежал грудью.

Макар испуганно застыл. Знай он, что Кавалерия в пегасне, он не гонялся бы за Ларой с лопатой.

– Не хочу навязывать свой взгляд на вещи, но ты гонишься за негативным вниманием, потому что пока не умеешь привлекать позитивное! – не отрываясь от царапин, сказала Кавалерия.

– Че-че я делаю?

Кавалерия осторожно провела пальцем рядом с порезом, примериваясь, чтобы Цезарю не было больно.

– Внимание – та же валюта! Человеку важно получить внимание другого человека, а вот каким образом – это уже другой вопрос. Например, Ромео понравилась Джульетта. Он мог ухаживать за ней, что требует ума и смелости. А мог высморкаться в ее кофту, что гораздо проще.

– Да не нужна мне никакая Лара! – проворчал Макар и, пока ему не назначили дежурства, поспешил выскочить из денника.

Как ни странно, Макар сейчас сказал правду. Куда чаще, чем о Ларе, он думал о Юле, или «девочке-зомби», как называли ее в ШНыре. В Ларе ему нравились исключительно колени, зубы, волосы и прочие детали анатомического ряда. Юля, как и Макар, прошла непростую жизненную школу, причем даже более тяжелую, потому что там, где Макара судьба легонько щелкала по лбу пальцем, Юля получала от нее кулаком. Макар больше чем понимал колючую Юлю – он чувствовал ее, как чувствуют собственную руку. А вот чего он гонялся за Ларой с лопатой… Ну а что, уж погоняться нельзя? В конце концов, Макар никогда не позиционировал себя как глубокого философа-моралиста.