Anevka - Песня для тумана

Молодой шаман некоторое время изучал лицо собеседника, но, наконец, не выдержал:

— Ты любил её? Бабушку.

Ульв потёр подбородок и бросил на Онни быстрый взгляд.

— Она ведь всё ещё в Срединном мире. Так что — нет.

— А она… — молодой шаман невольно запнулся. Начал с другого конца. — Дед просто взбесился, когда она плыть к тебе решила. И его с собой не взяла. До сих пор боится, что ты её заберёшь. Как прочих. Потому и через Нижний мир прошёл. Ты… не сердись на него.

Стейнсон оскалился по-волчьи, но уже через мгновение глядел спокойно. Даже с любопытством.

— Хотел бы забрать — ты бы на свет не родился. Чуткий такой. Я и сам едва медведя заметил.

— Я следил, — со сдержанной скромностью пояснил Онни. — Знал, что дед следом пойдёт.

— Всё равно.

— Я сильный нойд. Сильнее всех, после бабушки. — И тут же молодой шаман поправился: — Из живых.

Ульв слегка поморщился и развалился на широкой лавке, как на ложе, полуоблокотившись о стену.

— Где ты вырос? У медведей или оленей?

— После того, как нойд Олли ушёл в Верхний мир, саамы живут вместе, не делая различия между предками, — вежливо ответил гость.

— Как это произошло? — в голосе Ульва прозвучал интерес, но глядел он не на собеседника, а в бревенчатый потолок, хмурился, постукивал пальцами по согнутому колену.

— Когда вы с золотоволосым уплыли, было тихо и мирно. Какое-то время. А потом к оленям стало приходить всё больше медведей. И оставаться. Кто-то женился, как дед, и входил в дом своей женщины, кто-то просто перевозил семью. Жаловались на своего нойда. При прежнем медведе жил тише воды ниже травы, но когда стало понятно, что вы с золотоволосым не вернётесь, сделался вождём. Он был жесток и, кажется, безумен. Но среди медведей тогда сильных нойдов не было — дедушка ещё не набрался опыта, прочих ты увёз.

Ульв, наконец, повернул голову, видимо заинтересовавшись рассказом.

— Но однажды безумный нойд умер, да?

Онни утвердительно наклонил голову.

— Никто не решался его хоронить. Все знают, что после смерти нойды становятся сильнее. И когда все медведи перебрались к оленям, Олли попрощался с бабушкой и дедушкой, оставил им заботу о людях, а сам…

— Это сколько времени прошло? — перебил Ульв. — Мертвец должен был уже встать!

— Да, — печально вздохнул Онни. — Так и было. Отчаявшиеся медведи пытались сами его похоронить. Но многого не знали. Когда труп поднялся, один из них ударил его ножом. И на следующую ночь у безумного нойда оказались железные зубы. Он рыскал по деревне, по лесу и убивал. Когда кто-то пытался спрятаться на дереве — перегрызал ствол.

— И Олли удалось его одолеть? — Ульв недоверчиво хмыкнул.

— Нет. Безумный нойд его убил. — Онни произнёс это просто и буднично, как будто речь шла вовсе не о его предке.

— Но после смерти нойды становятся сильнее, — задумчиво протянул Стейнсон. — Особенно те, кто попадают в Верхний мир…

— Так и было, — повторил молодой шаман и вежливо улыбнулся догадливости собеседника.

— И ты там бывал? В Верхнем мире, я имею в виду? Говорил с ним?

Онни снова кивнул.

— Нойд Олли представил меня оленю-предку Мяндашу. Сказал — я ему понравился.

— Тебя, должно быть, в будущие вожди теперь прочат? — усмехнулся Ульв. Его глаза весело заискрились золотом, но лоб всё ещё прочерчивала трещинка морщины. Казалось, он на минуту отринул от себя тяжёлые думы, чтобы умилённо взглянуть на играющего ребёнка.

— Нет, — ответил Онни и улыбнулся в ответ. — Я хороший нойд, но не лучший вождь. Слишком непоседливый. Когда отец уйдёт в другой мир, направлять саамов будет мой старший брат. Он достойный и рассудительный человек.

С каждой минутой Онни нравился Ульву всё больше и больше. Он даже подумал, что, задержись он тогда в Суоми подольше, этот мальчик-счастье мог быть его внуком, а не медведя. Устыдившись этих мыслей, Стейнсон потёр лицо ладонями.

В этот момент в дом ворвался Альвгейр.

— Твоя чокнутая баба призвала берсерка и похитила мою дочь! — прорычал ярл.

— С Сигрид всё в порядке, — холодно произнёс Ульв, и не только глаза, но и кожа при этом у него стала отчётливо отливать зеленью. — И не говори о Сату таких слов. Поссоримся.

От запаха запечённой рыбы можно было захлебнуться слюной. Лосося, подпорченного Сигрид, женщины разделили на двоих, и саамка даже похвалила гарнир из запечённых овощей, приготовленный юной хозяйкой.

— Сату, — осторожно, не поднимая головы, заговорила дочь ярла. — Расскажи, пожалуйста, что… — Она густо покраснела и опустила голову ещё ниже, — что Ульву нравится?

— В еде? — невозмутимо осведомилась старуха, откидывая за спину седые косы.

— В… еде, — неловко подтвердила Сигрид, невольно покосившись на застеленное шкурами широкое ложе, видневшееся в приоткрытую дверь.

Саамка, пристально разглядывавшая девушку, только хмыкнула.

— Любишь его? — напрямик спросила она. Сигрид даже вздрогнула, отшатнулась. А потом осунулась, притихла.

— Я… не знаю. Я вообще-то Эрика люблю… — она растерянно поскоблила ногтем засохшее пятно на столе. — Вроде бы.

— Вроде бы? — Саамка прислонилась к стене и скрестила руки на груди. Ей было откровенно весело.

Сигрид убрала посуду со стола и решительно выпрямилась перед гостьей.

— Хочу, чтоб он меня любил, — уверенно заявила девушка. — А то женился и…

— И что? — Сату достала откуда-то из складок одежды небольшой бубен, разделённый на три части и расписанный множеством фигурок, уложила его к себе не колени и стала потихоньку ударять по нему.

— А ничего, — обиженно топнула ножкой дочь ярла. — «Ты не в моём вкусе» говорит!

Шаманка фыркнула, но некоторое время уделяла внимание только бубну. Сигрид хотела уже, было, рассердиться, но мерное постукивание успокаивало, расслабляло, создавало уют. Девушка присела рядом с гостьей и осторожно приткнулась к её боку:

— Поможешь, а?

— Помогу, — тихо сказала Сату и прижала ладони к светлой коже, натянутой на овальный каркас. Один конец бубна был уже другого, так что он походил на яйцо. — Я помогу, только не тебе, девочка, а ему, — сказала шаманка на языке Суоми, так что Сигрид ничего не поняла. — Для того и приехала. Сама хотела, да ты лучше подойдёшь — у меня трое сыновей и шестеро внуков. А ты молодая да трепетная, влюблённая…

— Что ты бормочешь? — нахмурилась дочь ярла.

— Дело, говорю, непростое, — отозвалась старуха. — Цверги — как земля, их породившая. Снаружи ледяным панцирем прикрываются, а сердца горячие, яростные. Видала когда-нибудь, как земля кровью через трещины вулканов истекает? Вот то-то… Сердце Короля-под-Горой весь Свартальфахейм согревает, освещает, в движение приводит. Мощные у цвергов сердца, сами они, бывает, не в силах с ними совладать. Ульв своё на далёком острове запер и неприступной стеной окружил. Никто не знает, почему. То ли спрятать решил, то ли наоборот, королеву туманов запереть хотел, да простого колдовства не хватило, вот сердце оставить и пришлось. Так, или иначе, а в груди у него камень пустой. Никого не полюбит, пока сердце на место не вернёт.