Елена Тыртышникова - Поле под репу

Она вскочила — невнятный шёпот растворился в далёкой ругани птиц и плеске ручья. Кажется, в прозрачные его воды прыгнула лягушка. А Дуня от туда пила! Ох… На поляне — никого, кроме мула, флегматично гадившего у обглоданных за ночь кустиков. Почудилось? Нет, вот снова шумит, накатывает прибой… хотя, тоже — нет, не накатывает. Звук ровный, монотонный, будто за чащей гудит автострада. Да и не в голове гудит, а именно снаружи.

Поражённая открытием, Дуня заозиралась — и вновь услышала только лесную перекличку. Что такое? Может, дело в ветре?.. Подождала. Но шаловливый сын воздуха гулял где-то не здесь, видимо, веселясь поближе к солёным волнам. Он не мог, ему было не интересно пугать девушку какофонией урбанизированных миров. Тогда? Неужели? Она сходит с ума? Как жители портовой столицы — помнится, менестрель о чём-то таком рассказывал… И тут над самым ухом раздался дикий ишачий крик. Странница, дёрнувшись от неожиданности, упала, мул резко опорожнил кишечник и уставился куда-то поверх своей наездницы. Дуня могла поклясться: выражение, какое исказило морду животного, есть не что иное, как удивление. Проследив безумный взгляд, девушка почувствовала, как уподобляется длинноухому толстячку.

На «дубе», как раз над разломом-входом в естественный шалаш, сидела на толстой ветке птичка. Чем-то похожая на сороку, она цеплялась за насест когтистыми жёлтыми лапами и, склонив голову на бок, внимательно смотрела на Дуню. Вот птичка выпрямилась, посверкивая золотом, передвинулась подальше от ствола к чахлым листикам — ветвь, почти что мёртвый сук, всё ещё пыталась доказать родному дереву, что она живая, что она ещё нужна ему — и открыла длинный клюв. От протяжного ослиного зова несчастный мул, как Иа из мультфильма, со всего размаху сел на задние ноги, хвостом угодив в самим же наваленную кучу. Птичка защёлкнула клюв, распушила бледные щёчки и выпятила светлую, в отличие от синеватого верхнего оперения, грудь.

— Ппе-п-пе-пересмешник? — выдавила странница, осторожно поднимаясь на ноги.

Крылатая гостья моргнула, словно кивая.

— Ппе-п-пе-пересмешник? — передразнила она, один в один передавая голос девушки. Затем завела: — На небе звёзд не сосчитать…

Звуки птаха, конечно, передавала не вполне чётко, но Дуня без труда признала себя. Со стороны её пение оказалось ещё хуже, чем слышалось, когда она сама исполняла балладу. Н-да, девушке только по кабакам и выступать… Другое дело — бедовый менестрель!

Птица вновь замолчала. А потом как засвистит электровозом, естественно скатываясь на «тук-тук» проносящегося деловым вихрем состава. Дуня не успела задуматься, как мул с истеричным взрёвом ломанулся сквозь кусты в чащу.

— Стой! — охнула странница. Женихи там не женихи, а с «эльфов» станется принудить подопечную шагать за ними, конными, на своих двоих. Правда, что ей делать, если она догонит длинноухого толстячка, девушка не имела ни малейшего представления — за эти дни общение с мулом происходило по одному и тому же сценарию. Уголь держал уздечку, Линн запихивал отчаянно сопротивлявшуюся Дуню в седло или оттаскивал из-под копыт, когда на привалах наездница из этого самого седла вываливалась.

— Ну, стой же! — за жалостливым вскриком Дуня не услышала, как на оставленную полянку, весело, пусть и с определённой долей неудовольствия, переговариваясь, выехали два всадника, озадаченно огляделись. — Стой… — уже плаксиво и тихо добавила она, продолжая бежать за треском. Тот отдалялся.

Прикрыть лицо от хлёстких прутьев. С силой дёрнуть сумку, чтобы та не упала с плеча. Оскользнуться на то ли куче навоза, то ли землице из кротовины, но не рухнуть на колени, продолжая путь. Зажать в кулаке расплетающуюся косу, чтобы та не зацепилась за еловую лапу или, хуже того, за смолистый ствол. Запнуться о корень и снова удержаться на ногах. Часто-часто ими перебирая, едва ли не съехать по склону на дно овражка, где оленем перескочить речушку в два шага шириной, вскарабкаться по другому бережку, держась за траву руками. На полном ходу влететь в кусты и резко замереть у каменной насыпи, чтобы — наконец-то! — сообразить: хоть и перепуганный насмерть, мул не выбрал бы столь трудную дорогу.

— Ой.

На каменной насыпи лежали шпалы. На шпалах покоились рельсы. По рельсам отстукивали громогласную колыбельную вагоны грузового поезда. Ветер, создаваемый им, охладил горящие щёки и растрепал волосы.

Дуня, открыв рот, наблюдала, как мимо проплывают — состав шёл не очень быстро — платформы. На нескольких подряд штабелями лежало нечто округлое, трубообразное, перетянутое стальным тросом с кокетливым — девушка не поверила глазам своим, хотя… куда уж больше-то? — с кокетливым бантиком наверху. Ещё на парочке покоились глухие металлические коробки, украшенные растительным орнаментом, который при отсутствии воображения походил на эльфийскую вязь. Затем шёл крытый вагон с дверцей. Вместо окон на нём были нарисованы конверты, стилизованные конечно. Почта? После снова ехали платформы. Стоящие на них предметы прятались за бледно-жёлтым брезентом надёжней мусульманки под паранджою. Отчего-то Дуня решила, что это военная техника. Следом тянулась вереница трапециевидных контейнеров. Кажется — девушка поднапрягла память — хопперы. На боках их сверкали новенькой краской иероглифы и картинки: колос, подсолнух, разноцветные шарики, чёрная горка, похожая на кучу угля, какая-то ромашка и розовый клевер — и что-то ещё, совсем уж неразборчивое. За хопперами потянулся караван цистерн с похожими знаками: чёрная капля, виноградная гроздь, корова, дождь из голубых капель, огонь, снова капли, радуга, опять капли… и всё те же иероглифы. Она угодила в Китай? Только этого не хватало!

— Крештен! Шевелись! — донеслось грозно с той стороны, откуда двигался состав. В голове зашумело. — Эй! Пацан! Не зевай! Сейчас рядом будем! Да руки же вытяни! И поближе подойди!

— А он струсил! — насмешливо проорало в ответ.

— Да что же это за стопщики-то пошли! — возмущённо провопил первый крикун. — Крештен, подцепи дитятю! И шевелись, кому сказал, шевелись!

Девушка и пискнуть не успела, как многострадальное запястье стиснула крепкая рука, дёрнула. Пару шагов Дуня пробежала, а потом вознеслась, чтобы приземлиться на шатающийся деревянный пол.

— Раз такой скромный и пугливый, покупай билет! — рявкнуло в лицо, а потом озадаченно добавило: — Ребят, а это ж девчонка.

Горе-путешественница втянула голову в плечи и затравленно огляделась.

Она угодила в грузовой вагон, переделанный под пассажирский — большую часть занимали разнокалиберные ящики и двухэтажные деревянные кровати, на одной из которых кто-то выводил заливистые рулады. Спящему крики не помешали — он только храпеть стал громче. В более-менее свободном углу, на стоящих в два рядка бочках горела керосиновая лампа. Она с превеликим трудом превращала темноту, царившую в вагоне, в полумрак. У лампы сидели пятеро, кажется, они играли во что-то, отдалённо напоминающее домино, а то и маджонг — костяшек было слишком много. Перед девушкой стояло двое, наверное, те, которые поторапливали Крештена и смеялись над её трусостью. Позади — по крайней мере, один, подхвативший.