Жан Лоррен - Принцессы ласк и упоения

В долгие летние дни три принцессы обыкновенно уходили в плодовый сад своего отца и там спали под тенью старой яблони, покрывающейся в апреле розовым снегом, а в августе — зеленым золотом. Плодовый сад, расположенный в конце парка, был окружен высокими стенами, трава его пестрела фиалками и жонкилями, и посреди их венчиков, под гудение дрожащих в воздухе пчел, Арсила, Аргина и Блисмода тихо засыпали в тени старой яблони.

Они спали, положив голову между корнями дерева, и далекие клумбы, цветущие желтыми лилиями, огромными ангеликами и пышными розами, посылали им с поцелуями ветерка чарующие сновидения, рожденные душою цветов. Снаружи, за стенами, их охраняла стража, но никто из часовых не видел лица принцесс; им прислуживали слепые пажи и, кроме этих замкнутых, окаменевших лиц, три дочери короля во всю жизнь свою не видали ни одного мужского лица.

Да, ни одного, кроме сморщенного лица дряхлого садовника царского парка, знакомого им с первых дней детства. Это было жалкое существо, разбитое и согбенное годами, почти впавшее в детство, и король мирился с его присутствием в заповедной ограде. Он жил на краю сада в полуразвалившейся лачуге, лепившейся у стены, а недалеко от нее находился старинный колодец с позеленевшим срубом и низенькой аспидной крышей с железными украшениями; его необычайно холодная и прозрачная вода часто привлекала сюда трех принцесс. Им нравилось поднимать ведра из старого колодца, слушать визг журавца и цепей, и, напившись всласть ледяной воды, они иногда подолгу стояли, склонившись над зияющим углублением, и тревожно вслушивались в гулкое эхо, разбуженное их словами. Потом разбегались, шелестя платьями, за корявые стволы яблонь, а старик, вышедший на их крики из своего убогого жилища, думал, что видел странный сон.

В один особенно жаркий июньский вечер они были поражены необычайной встречей у колодца: незнакомый молодой человек, стройный и тонкий, как дитя, стоял, прислонившись к колодцу. Почти нагой под холщовыми лохмотьями, покрывавшими его от пояса до колен, он ослепил и Тарсилу, и Аргину, и Блисмоду лучезарным блеском своей красоты; он был высок и гибок, с широкими плечами и мускулистыми обнаженными руками, скрещенными на груди, а сквозь распахнутый ворот грубой рубашки виднелась крепкая шея. Обожженная солнцем кожа юного атлета повсюду золотилась нежным пушком. Небрежно закинув одну на другую бесподобной красоты ноги, гордый, как молодое животное, он повернул к принцессам маленькую взлохмаченную голову с нежным лицом, обрамленным тяжелыми золотыми кудрями, и устремил на них лукавый и вместе очаровательно-томный взор.

Три принцессы растерянно зажмурились под глубоким взглядом его изумрудных глаз. Красивым движением он вытянул из колодца ведро и предложил принцессам напиться; потом, когда его позвал голос из лачужки, поклонился, по-прежнему не говоря ни слова, улыбнулся и исчез, оставив на краю сруба три только что срезанных цветка: синий ирис, красный мак и асфодель.

Тарсила взяла ирис, Аргина — мак, а Блисмода — лиловатую кисть цветущей асфодели. И в ту же ночь все три принцессы увидели сон, и в этом сне, до странности одинаковом у всех трех, каждая из них прогуливалась в таинственном лучезарном саду и встречала легко прислонившагося к бронзовой чаше бьющего фонтана божественно-прекрасного незнакомца, нагого, как Эрот; и этот Эрот, с завязанными глазами и двумя павлиньими хвостами, как яркие крылья трепетавшими за его плечами, с улыбкой дарил им цветы.

На следующий день Блисмода, Аргина и Тарсила снова пришли в плодовый сад своего отца, и под вечер робко направились к старому колодцу, но не нашли там незнакомца. Он был внуком старика-садовника и пришел из далекой деревни, чтобы поступить в королевское ополчение; солдаты короля на заре увели его с собою. Тогда Тарсила, у корсажа которой благоухал синий ирис, впала в смертельную тоску.

Она слабела с каждым днем, и встревоженный король, по совету чародеев, решил отправить принцессу в лесную и горную местность; Аргина и Блисмода последовали за сестрой. Древняя, полуразрушенная цитадель, возвышавшаяся над тридцатью милями лесов и пятьюдесятью милями снеговых гор, сделалась дворцом изгнанниц. Под сводами моста, перекинутого через обрыв, как кузница, грохотал поток, и шумный хвойный лес гудел, как орган, на глубине двухсот футов под зубцами стены, к которой по вечерам приходили прекрасные мечтательницы. На горизонте пылающим заревом или холодной сталью алели и голубели горные ледники.

А темнокудрая Тарсила с томно-голубыми глазами бледнела с каждым часом и не выздоравливала. Однажды ночью, когда бессонница мучила ее сильнее обыкновенного, она сидела у окна, устремив взор на далекие звезды и страдая от пустоты в сердце. Вдруг она вздрогнула от звуков песни, бубна и скрипок, донесшихся из леса. То проходили с музыкой цыгане, и среди голосов, подхватывавших хором неясный припев, один особенно манил ее, чарующечистый и нежный голос, которого она никогда не слыхала, но который все же узнала. Голос давно уже умолк, а она все еще слушала его: холодная заря застала ее у окна, склонившейся над лиственницами обрыва.

Наутро принцесса искусно стала спрашивать сестер о музыке, которую слышала ночью. Аргина и Блисмода взглянули на нее с изумлением; но, когда через несколько времени принцессы случайно узнали, что внук садовника, юный красавец, встреченный ими в парке, бежал из армии короля к цыганам, Тарсила ни минуты не сомневалась, что слышала голос наяву, а не во сне. Печаль ее еще усилилась, и, наконец однажды утром, войдя в ее опочивальню, служанки и сестры не нашли ее там. Что сталось с больной мечтательницей? Все поиски были бесплодны: она растаяла, как дым.

Так исчезла Тарсила, старшая темнокудрая дочь старого короля.

Аргина и Блисмода тщетно уверяли отца в своей невиновности, им так и не удалось оправдаться в его глазах. Обе впавшие в немилость принцессы были отправлены в далекий сельский монастырь ордена святой Клары, расположенный на краю государства, на высоком плоскогорье, среди утесов, отвесной стеной окаймлявших море. То была пустынная и суровая страна, поросшая терновником и вереском, с угрюмыми равнинами, вечно бичуемыми западными ветрами, и серое, низкое небо давило ее, как тяжелая крышка: страна с редким солнцем, словно населенная призраками, носящимися в тумане и буре.

Единственным развлечением двух изгнанных принцесс, в промежутки постоянных молитв и церковных служб, были прогулки среди терновника и вереска, в сопровождении шествующих попарно монахинь. Иногда они доходили до края утеса и, склонившись, смотрели, как на глубине двухсот футов несчастные каторжники дробили камень, со страшными усилиями пробивая канал в закаленной морем скале. Сверху люди казались им не больше мизинца; они работали среди тумана и пены, с обнаженным торсом и руками, и обе принцессы смутно вспоминали прекрасное нагое тело юноши, встреченного когда-то в плодовом саду, и их приходилось почти насильно отрывать от этого печальнаго зрелища.