Роман Алёшин - Чему быть, того не миновать

Подойдя к другу, Готфрид тоже облокотился на перила, щурясь на горизонт, словно там было что-то особенное. Где-то там и правда что-то было. На горизонте медленно плыла черная точка. Быть может это была крупная птица, а может один из Лиранских наездников верхом на Равеншрайке — дивном существе с вороньей головой и крыльями, но телом пантеры. Эти животные были символом и гордостью Лирана, его гербом. Помимо того, что равеншрайки обитали лишь в этом «вороньем» княжестве, исключительно Лиранские наездники умели приручать этих существ, впоследствии восседая на них точно на лошадях, скачущих по небу.

— Прости меня, я повел себе недостойно и вспылил. Не стоило себя так вести. Мы оба знаем правду о Гуго, но другие ее не знают и вправе заблуждаться. Я должен извиниться перед Роже, он так гостеприимно принял нас, а я не выказал ему должного уважения.

— Ты вспылил? Умоляю, тебя лев! Ты еще не знаешь, что значит вспылить, а этот мужлан Роже заслуживает трепки, а не извинений. Он и мизинца Гуго не стоит, уверен Гуго мог бы разговаривать с нами, попивая эль, и одновременно биться на мечах с Роже даже не глядя на него. Роже заискивает перед нами только из-за твоего отца, в его глазах мы лишь напыщенные мальчишки.

Леон задумался, смотря как будто сквозь друга и вновь взглянув на горизонт, произнес.

— Когда я смотрю с высоты на мир, мне кажется, что нас не остановить. Я в себе чувствую столько сил и желания сделать этот мир лучше, а не прозябать отведенное мне время. Еще, я должен извиниться за риск, которому подверг вас с Зотиком.

— О чем ты?

— На медвежьем хуторе, когда мы столкнулись с призраком и за нами шли те полые латы, я эгоистично повел себя и решил остаться. Я чувствовал, нет, — был уверен, что там что-то не так, что есть подвох и нужно лишь копнуть глубже, чтобы узнать истину.

— Ерунда! — Готфрид отмахнулся. — У нас все было честь по чести, как говорится.

— А если бы те страшилы не оказались фарсом? Мы могли погибнуть.

— В одном я с тем странным стариком согласен, — что бы ни случилось, нельзя терять решительность, а погибнуть это не про нас! Мы слишком хороши, чтобы умереть! — Готфрид сам не верил в то, что говорил, но он пережил слишком много горя, чтобы позволят мрачным мыслям увлекать себя, а потому старался держать оптимизм при себе всегда и всюду. — А теперь расскажи мне, что ты задумал? Насколько я помню, твой отец хотел от нас простых формальностей — приехать сюда, посмотреть, что к чему, поговорить и все.

— Отец не отдавал приказ, он просил, а, следовательно, можно и подумать самим, как он всегда учил. Насколько я помню, он просил осмотреть границы, про приграничные земли речи не шло. Не хочу быть посыльным, хочу сделать что-то стоящее и показать ему, чтобы он гордился мной.

— Он и так гордится твоим обучением и воспитанием.

— Когда в юности мой отец ходил в ранге эквилара и странствовал, он совершил немало подвигов и помог многим людям. Я хочу быть достойным наследником его имени. Хочу помогать нашему княжеству всем, чем смогу. Вчера мы остановили шайку разбойников и помогли Луковкам, а завтра я хочу попытаться понять, что заставило атабов «провалиться сквозь землю». От того, что мы тут узнали, никакого проку, мы не можем уехать не узнав больше, точно нам все равно.

— Мне не все равно, напротив, — я заинтригован.

— Как и я, — согласился с другом Леон.

Друзья постояли еще некоторое время, наблюдая за стаями небесных скатов в небесах. Те кружили не то играя, не то исполняя воздушный танец. Глядя на этих грациозных существ, издали напоминающих ткань, подхваченную ветром, рыцари встретили вечер. Небесное чело покрыли сверкающие бисеринки пота, известные как звезды. Затем темный небосклон открыл свой белый глаз, именуемый луной. Ходило поверье, что это этими глазами Боги следят за Линеей. Желтый глаз для того, чтобы смотреть за всем днем и белый, чтобы следить ночью. И хотя маги из Магистратуры Астэра доказали, что солнце вовсе никакой не глаз, то с луной все было гораздо сложнее, потому, что на ней периодически и правда открывалось огромное, самое настоящее око. Тут уже ученые и маги разводили руками, соглашаясь с версией мещан о том, что это Божье око, присматривающее за всем миром.

Ночью небесный гарнизон приобретал свою неповторимую атмосферу, всему виной были факела. Деревянный город превращался в сказочное дерево с огоньками — именно таким Леон каждый вечер видел Линденбург из окон летней резиденции Бертрамов, когда в крепости сикомора-гигаса зажигали факела. Только на этот раз Леон был внутри подобной крепости. Было в этом что-то неуловимо прекрасное и романтическое, — сидеть перед пылающей жаровней и греть руки, будучи в тридцати метрах над землей. Это захватывало и пугало одновременно, особенно когда под твоими ногами скрипели деревянные половицы, сквозь щели меж, которых подобно ужасающей и неведомой бездне, на смотрящего поглядывала далекая земля. Если взглянуть в сторону лесного княжества, то все казалось обыденным — кругом листа, ветви и стволы деревьев. Но стоит посмотреть на юг, как тут же захватывало дух, ведь уже на границах княжества без остатка исчезали гигасы и начинался обычный лес. Именно глядя на него с высоты приходило понимание насколько все же огромны и необъятны леса Линденбурга. Гигас на котором располагался гарнизон был одним из последним у края южной границы, поэтому с него открывался вид на необъятные просторы, пугающие и так же манящие.

— Хочу подняться на вершину, ты со мной? — поинтересовался Леон.

— Разумеется!

Эквилары отправились по спиральной лестнице выше уровня лагеря, разбитого на ветвях. Целью рыцарей была вершина гигаса. Верхушка дерева-великана, используемого гарнизоном играла свою особенную роль. Тут была сооружена платформа для огромного сигнального костра. В случае нападения с любой стороны света, гарнизон мог запалить сигнальный костер и его тут же увидели бы в столице. Массивные, промасленные поленья были сложены домиком на огромном подобии жаровни с навесом и напоминали алтарь, возжигаемый Богам на вершине мира. Не встречая препятствий, ветер гулял тут в полную силу — пшеничные волосы Леона взъерошились за секунды, напоминая разоренное птичье гнездо.

— Вот это да! — восхитился пораженный Леон, с опаской подходя к перилам у края платформы.

Перед взором юношей открылся весь мир как на ладони. Насколько хватало, глаз выше гигасов ничего не было, только небо и… Гаспарион, — величайшее творение человеческой расы, невероятно высокая статуя-башня. Ее строительство шло почти что пятьсот лет и началось королем Амадео из рода Ласкарисов, но окончательно так и не было закончено. Статуя имела форму человека, тянущего обе руки к небу, ладонями вверх и задумывалась королем Амадео, начавшим ее строительство, как «лестница» в обитель Богов. Боги же судя по всему не оценили такого жеста, а может это была и случайность, но так или иначе, когда Гаспарион был почти что достроен, а Амадео взошел на его ладони, разразился жуткий шторм и несколько молний ударили в статую. Амадео сдуло штормовым ветром, а от полученных во время шторма повреждений, у Гаспариона отвалилась правая рука. Наследники Амадео восприняли произошедшее как гнев Богов и строительство, переходящее из поколения в поколение, было прекращено. Гаспарион располагался в центре королевства и был виден с высоты из любого княжества. Смотря на мир с вершины гигаса действительно казалось, что смотришь с крыши мира и от этого вида, вкупе с высотой, захватывало дух. Где-то вдали на юге кривые пальцы молний прощупывали землю, окрашивая небо зарницами. Видимо, гроза ушла с Линденбурга на юг.