Дмитрий Всатен - Оридония и род Людомергов[СИ]

Мир запахов. Трудно вообразимый, невидимый и оттого необычный и такой заманчивый. Иное измерение, определяющее предметы не по образам, контурам или теням, но по тонам, полутонам и оттенкам. Запахи передают время, они передают событие, его накал, его силу, его штрихи. Запахи доносят историю жизни: печальную или счастливую. Они указывают след, воспроизводят борьбу, каждый удар, каждую рану.

Мир запахов является миром более насыщенным, чем мир света и звуков.

Людомар остановился и неслышно глубоко втянул в себя аромат Черного леса. Его не смущал нестройный ряд плотно стоявших древесных стволов; он не замечал густого переплетения ветвей, лиан и разного рода вьюнов, подавляющее большинство из которых представляло смертельную опасность для существа из плоти и крови.

Он легко скользил сквозь непроходимую чащу, созданную переплетением бурелома и вьюнами. Утопая по пояс в кустарнике, взбиравшемся высоко вверх по стволам деревьев, он словно бы не замечал его.

Не глазами, но носом ощущал он то напряжение, которое исходило от растений вокруг. Они словно бы вглядывались в него, всматривались всеми листьями, колючками, шипами, бутонами и даже почками своих плотоядных цветов.

Ноги людомара жилистые и длинные были укутаны в сплошной покров выпуклых натянутых как стальные канаты мышц. Каждая из них трепетала в напряжении, ожидая всякий раз тот миг, когда нужно будет стремительно рвануться вперед, подпрыгнуть и начать преследование добычи.

Глаза людомара остекленели и подернулись легкой дымкой. Он не видел, но слышал и каждой клеточкой своего тела ощущал лес.

Несмотря на оглушительную тишину, которую хранила в себе чащоба, для охотника не составляло труда наблюдать за бурной жизнью, которая протекала всюду вокруг него.

Запахи. Они раскрывали ему картины жизни леса. Его трагедий и успехов, равно хранимых кронами тысячелетних свидиг.

Людомара не привлекали тона и оттенки запахов, ему нужны были едва различимые, еле-еле уловимые штрихи, расцветка, которую наносила жизнь на тело Глухолесья.

Внезапно глаза охотника моргнули, подбородок потянулся вверх и вбок, ухо невообразимо вытянулось вверх. Оно напряженно двигалось, постепенно сужая полукруг поисков. Людомар снова потянул ноздрями воздух и замер.

Замерло его тело, но не мысль. Она работала бурно и без остановок.

Перед глазами его вставало недавнее прошлое того места, где он стоял. Запах донес ему о том, что уфан — небольшой мохнатый зверек-осьминожка, походивший на таракана, еще совсем недавно вылез из-под куста дукзы, взобрался на корень свидиги и стал усиленно счищать с себя землю и лиственный перегной. Внезапно что-то привлекло его внимание, потому что уфан облокотился одной из своих лапок на ствол гиганта и надолго замер.

Людомар ясно слышал остатки страха животного, которые еле различимыми струйками скопились в нижней части кроны дерева. Уфан не любопытствовал, он боялся и боялся настолько, что в первые несколько мгновений оцепенел от ужаса.

Неизвестно сколько прошло времени, но зверушка была расплющена на том же самом месте. Смрад ее внутренностей был различим явственнее всего. Дурманящим обволакивающим облаком он отрывался от коры свидиги и, слегка завихряясь, струился вверх по стволу.

Людомар зарычал, но зарычал так, как это делают людомары, так, что этот его рык был доступен только летучим мышам, запах которых долетал до него за много полетов стрелы. Никто больше в Глухолесье так не вонял, как эти поганые зверушки.

Уфана убил омкан. Это самый опасный хищник Глухолесья. Нет и никогда не было охотника приспособленного к убийству лучше, чем он. Шкура его состояла из чешуек тверже, чем камень, из-под которых длинными волокнами свисали бесцветные нити кожи. Когда ему нужно было замаскироваться, эти нити обретали силу и подобно щупальцам обнимали все близлежащее пространство, притягивая на омкана листву и кустарник. Когда же ничего подобного не было, то нити эти, становясь зелеными, черными или синими, сами образовывали природный ландшафт. Шесть ног, последовательно расположенных в два ряда на всем длинном теле, не имели пальцев, но их ухватки были настолько длинными и сильными, что вполне могли обнять человеческую ногу и расплющить ее.

Самое страшное, самое смертоносное оружие омкана были не клыки, хотя и они имели место быть, но шипы, которыми бурно обросла вся его шея и часть головы. Он обрывал свои шипы, приклеивал их к своему языку и выбрасывал вперед. Языков у омкана было три: два из них облекали собой верхнюю и нижнюю челюсть, а третий — тонкий, длинный и очень липкий использовался для охоты. Никто не знает, когда омкан научился клеить свои шипы на кончик длинного языка, но это умение принесло ему неизменные преимущества.

Людомар сделал несколько шагов и присел на корточки. Так и есть. Его глаза разглядели в коре дерева едва различимый след от шипа омкана, а нос учуял его слюну и запах шипа. Как и всегда, после убийства омкан не осталял следа. Он поедал добычу вместе со своей иглой.

Охотник оглядел маленькую площадку, на которой оказался. Его нос жадно перебирал все без исключения запахи, которые были оставлены на ней. Здесь побывало много зверья, были даже птицы, только одного животного уже много дней не было на этой площадке — омкана.

Людомар еще раз посмотрел на след от шипа. Он воткнут так, что траектория его не могла не проходить через микроскопическую прореху между свидигами, поросшую густым ковром дукзы.

Глаза охотника стали шарить по полумраку пространства. Наконец, он смог выискать прореху между ветвями кустарника, откуда омкан метнул свой шип.

Запах подтвердил: хищник был там и долго ожидал.

Что же так настораживало людомара? Он и сам не смог бы ответить на этот вопрос, но некое чувство вдруг заставило его внутренне собраться и сжаться в такой комок, что заболели все внутренности.

Внутренний взор с быстротой вспышки воспроизвел сцену гибели уфана, отмотав ее еще дальше в прошлое.

Рык вырвался у людомара, рык слышимый всеми. Рык, разнесшийся в тишине на много шагов вокруг, что было для Глухолесья сродни мощному взрыву.

Рык еще не затих вдалеке, когда дернулась крона ближайшей свидиги и лишь слегка примятая листва дукзы напоминала о том, что мгновенье назад на этом месте кто-то стоял.

Людомар никогда в жизни так быстро не бегал. Ветер свистел в его ушах, хлестал по щекам, врывался в нос, швыряя в него тысячи запахов.

Кроны деревье, по которым он пробегал кряхтя прогибались под весом его тела, но привычные к подобному ступни охотника умело находили опору достаточную для того, чтобы сделать следующий широкий шаг.